В обычной жизни Подервянский не вульгарен. Он потомственный художник, который большую часть времени проводит в мастерской. Недавно он отпраздновал 69-й день рождения. Накануне в Dymchuk gallery состоялось открытие его новой выставки. Время от времени он участвует в концертах. Но по большей части избегает суеты, тусовок и даже соцсетей. Утверждает, что не пользуется компьютером. Хотя аккаунт в фейсбуке у него все же есть.

Несмотря на загадочные отношения литератора с компьютером, один из его источников дохода – интернет-магазин с книгами и мерчами. В магазин можно позвонить по телефону, который обозначен на сайте, ответит человек, голос которого похож на голос Мытця, как его иногда называют фанаты. Но это не он.

К списку социальных ролей можно добавить еще одну – "немножко пророк". За полгода до Чернобыльской катастрофы он придумал постапокалиптическую "Казку про рєпку, або хулі не ясно?" Для тех, кто не в теме – все персонажи в этой пьесе мутанты. В этом, кажется, было что-то пророческое.

Он не вне политики. В 2016-м то ли в шутку, то ли всерьез предлагал ввести в Конституцию понятие Майдан. Последний раз тревожно-пророческие нотки в его голосе прозвучали накануне президентских выборов весной 2019-го: "Если народ выбирает шута главнокомандующим, он хочет, чтоб его победили, то есть не хочет существовать".

Сегодня Подервянский не столь категоричен. На вопрос Liga.net, – в данный момент Украина отдаляется от коллективного суицида или приближаемся к нему, – он отвечает:

– Я тогда говорил совершенно конкретно, чем аукнется этот выбор. В нашей истории мы регулярно совершали подобные действия, но как-то всегда выкарабкивались. Переживем и это. Мы и не такое переваривали, Украина оказалась очень устойчивой страной. Это все хе*ня, но хе*ня, которая нас тормозит, конечно.

Кем считает себя сам Мытець? Его последняя книга называется "Прогулянки забороненими садами Йомасали Хухіса з живописцем і майстром кунг-фу". В этом предложении, пожалуй, и заключается его самоидентификация. Писатель и вправду много лет занимается кунг-фу. А Йомасала Хухис – это придуманный персонаж, говоря языком Подервянского, "неземного походження істота, існуюча в підсвідомості".

Чтобы понять, в чем состоит жизненная философия Подервянского и как ему удается не заблудиться в запрещенных садах подсознания, имеет смысл заглянуть в его жизнь и творчество, начиная с детства.

Вторая половина 1950-х, Киев. По улице Ленина (сейчас Богдана Хмельницкого) к гастроному подходят пожилая дама и мальчик лет пяти. Дама ведет ребенка на игрушечной уздечке. Они играют в коня: мальчик везет женщину в магазин. С конем, разумеется, в помещение нельзя.

Поэтому дама привязывает малыша к перилам, а сама отправляется за покупками. Малыш стоит под гастрономом. Как и положено настоящему коню бьет копытом. Вокруг собирается толпа. Сердобольные граждане не выдерживают, кто-то срывается на крик: "Мать-кукушка, привязала ребенка!" Другие зеваки вторят: "Какая сволочь, чудовище!", "Где милиция?".

Двери гастронома окрываются и появляется дама с покупками. Под проклятия граждан, она спокойно отвязывает мальчика от перил и на глазах у публики зычно произносит только одно слово: "Нноо!" Это – пятилетний Лесь Подервянский и его бабушка Ираида.

Бабушка у Подервянского, по его же определению, была лихой. Прыгала с парашютом, ездила верхом на лошадях. Она происходила из зажиточной семьи донских казаков. Когда началась революция 1917 года ее отец, полковник, пошел рубать "червону сволоту". А Ираида – тогда 16-летняя девчонка – осталась одна. Без денег. Устроилась медсестрой в санитарный поезд и быстро научилась торговать контрабандой.

У деда Семена Миляева – характер тоже был в духе времени, монументальный. Он происходил из обеспеченной семьи чиновника, работавшего в соляной компании. В 20-е годы учился в Харьковском технологичном институте. Когда оставалось всего несколько месяцев до защиты диплома, его пригласил к себе ректор. Поводом для этого было то, что Миляев высылал деньги своей матери, после революции сбежавшей в Германию. Директор поставил ультиматум: или институт, или помощь матери.

– Дед послал всех нах*й и ушел из института, – рассказывает Лесь. – Этот поступок можно было бы назвать непрактичным. Но история имеет продолжение. Все студенты, с которыми он учился и которые закончили факультет, стали инженерами. Их всех в 1937 году расстреляли.

Подервянский выдерживает небольшую паузу:

– Отсюда вывод: многие поступки, которые кажутся глупыми, на самом деле, имеют высший смысл. Дед всегда чувствовал дыхание высших сил, совершал какие-то совершенно, на первый взгляд, дикие поступки. После этого случая он стал художником. В 1950-е в Киеве занимался оформлением музея Ленина (сейчас в этом здании Дом Учителя. – Ред.). А заказчиком было ЦК компартии Украины, и они не заплатили ему. Тогда дед подал в суд. Окружающие смотрели на него как на идиота, но дед этот суд выиграл. Он был человеком, который не шел на компромисс и чувствовал, что надо, а что не надо делать. С точки зрения обычного человека, это были глупые поступки, но, на самом деле, мудрые.

Подервянский кажется человеком, который находится в ладу с собой. В мире невротиков он выглядит белой вороной. В одной из телефонных бесед спрашиваю:

– Вы как-то говорили, что идеальная модель вашей жизни – делать, что хотите, или не делать ничего. Жить по этой формуле могут себе позволить либо от рождения хорошо обеспеченные люди, либо те, у кого нет детей. Если возможен консенсус, в чем он?

– Да нет, я не был как-то особенно обеспечен, да и дети у меня имеются. Жизнь одноразовая как пластмассовая посуда, и нет смысла тратить ее на то, что тебе противно, а в случае, если ты художник, тем более. В конце концов, это просто нерентабельно. Какой смысл создавать работы, которые тебе самому противны, твой труд никогда не окупится, а это дерьмо никому не нужно. Гораздо проще делать то, что тебе нравится, и получать от этого удовольствие, а сопутствующие “пряники” придут к тебе сами собой и тем быстрее, чем меньше ты будешь о них думать.

Он родился и вырос в окружении красивых, увлеченных своим делом людей. Которые от рождения были для него своими в высшем смысле этого слова. У большинства творческих личностей полжизни уходит на то, чтобы “найти своих и успокоиться”, им приходится преодолевать преграды, пробовать, обжигаться, вляпываться, очаровываться и разочаровываться, пока они не примкнут к дружественной среде. Подервянскому во всех смыслах повезло.

Пытаюсь нащупать болевую точку, должна же она у него быть, и у меня не получается. Памятуя избитое выражение, что все мы родом из детства, спрашиваю, были ли у него травмирующие ситуации?

– Нормальное живое детство было, – жизнерадостно отвечает он. – Мальчики часто дрались, но это было нормально. Дом, в котором я жил, находился на Мечникова, на холме – это был дом художников и архитекторов. Моя среда была не в школе – там люди довольно занудные. Все мои друзья были во дворе. Дети художников. Они обладали фантазией, притом деструктивной. Так что, мы сами того не понимая, ходили по краю, совершали поступки, которые были на грани жизни и смерти.

– Какие?

– Бегали по крышам. В округе, в глинистых ярах, находили неразорвавшиеся снаряды. Тогда это была дикая территория, на ней стояли хатки, паслись козы. Неподалеку была Александровская клиническая больница (в те времена больница имени Октябрьской революции). И там же можно было увидеть ампутированные руки и ноги. Мы ими играли.

– А как?

– Как-то привязали на палку отрезанную руку, это был знак легионеров. И с ней ходили в гастроном. Много чего делали. Но это не было травматично.

– Ваш папа был прекрасным художником. Это он вам руку поставил?

– Он мною серьезно не занимался. Обратил внимание только после Яблонской (Татьяна Яблонская, одна из самых известных художниц СССР, академик Академии искусств Украины, лауреат всех возможных премий СССР и УССР, герой Украины. – Ред.). Она жила с нами в одном доме, двумя этажами ниже. Пришла к родителям в гости, там они устраивали какую-то пьянку. Увидела мою работу и спрашивает у папы, чья. Он говорит: “Мой нарисовал”. – Она: “Здорово, он очень талантливый”. И после того, как Татьяна мою работу похвалила, он меня начал учить немножко. Но у него, конечно, да – рука была железная.

– Он был требовательным?

– Да. Он был педантом. Я – полная его противоположность.

– К вашим работам он относился жестко?

– Он особо не интересовался тем, что я делаю.

– Ваша мама сейчас интересуется тем, что происходит в мире?

– Более чем. Она обычно сообщает мне последние новости – где-то произошло извержение вулкана или еще какая-то фигня. Она все знает. До сих пор преподает. В институт не ходит, но по интернету надиктовывает лекции своим аспирантам. Она стала плохо видеть, ей номера телефона сложно разобрать, но ей это и не нужно, она все телефоны помнит на память.

– У вас есть первое воспоминание о маме?

– Я себя помню с четырех месяцев! Она не верила. Но я ей точно описал ситуацию. Я лежал в коляске, к нам в гости приехала моя тетя из Ленинграда, на ней были бусы. Я помню, как разорвал их на ней и они посыпались в коляску. И помню, какого цвета у мамы было платье – голубовато-сиреневое. Летнее. А бусы были красные.

Первые литературные произведения Подервянский создал в семидесятые во время службы в армии. Позже появились записи на кассетах. Знаю, что в 80-е им заинтересовалось КГБ. Он был вызван на разговор. Расспрашиваю об этом случае.

– Вызывали не только меня, – отмахивается он. – Многих дергали. Сидит какой-то придурок напротив и долго спрашивает тебя, как ты относишься к творчеству Сальвадора Дали. А потом: “Вы знаете Вову Дизеля?” Это кликуха какого-то хиппа. Откуда я могу его знать?

Вскоре кагэбешник утомился и отстал, а уже когда отпускал молодого человека, поинтересовался, не написал ли тот что-нибудь новое и добавил, что в отделе (речь о пятом отделе КГБ. – Ред.), когда слушают его кассеты, ржут как кони.

Пьесы были не единственным нарушением правил. Почти всю жизнь Подервянский занимается кунг-фу. Но началось все с карате, которым он увлекся после службы в армии. Этот вид боевых искусств находился в СССР на полулегальном положении. Его то разрешали, то запрещали. Был период, когда за преподавание могли впаять тюремный срок.

– Запрет только добавлял драйва, – говорит Подервянский.

– Кто был вашим учителем?

– Студент из Конго, очень сильный парень. Он учился в авиационном институте. Я и мои друзья тренировались у него года два, потом он вернулся в Конго, и на прощание сказал: “Ребята, чтобы чему-то научиться, надо учить других”. И мы стали учить. Но это тоже был скромный опыт, потому что кэгебуха взялась конкретно и за это, действительно можно было уже получить срок. Но как-то пронесло. А потом у меня появился второй учитель, уже по кунг-фу. Очень сильный мастер.

Подервянский объясняет, что кунг-фу – это общее понятие, применимое к любой деятельности:

– В приблизительном переводе оно означает высокую степень, качество, искусство. Кунг-фу может быть и в кулинарии. Когда ты понимаешь, что боевые искусства, литература, живопись, быт, просто жизнь – это все кунг-фу, жить проще и интересней.

Его аватарка в фейсбуке – снимок его же картины, на которой изображен Миямото Мусаси, знаменитый фехтовальщик, автор “Книги Пяти колец”. Спрашиваю согласен ли Лесь с сентенцией Мусаси, который пишет: “Искать практических выгод, используя свои профессиональные познания, – вульгарно”. И если да, то почему?

– Я согласен с Мастером. Только человек, не ищущий материальной выгоды и практического применения своих навыков, может выйти за пределы, очерченные обывателем, и достичь величия духа и подлинного мастерства.

– Вы однажды сказали, что с детства отлично чувствуете фальшь. Это ощущение мешало когда-либо?

– Всегда помогало понять, что же происходит на самом деле. В отличие от логического анализа, который часто дает сбой.

Когда развалился СССР, ему было 38 лет, то есть, большую часть своей жизни он провел в социалистическом обществе. И его матерные, философские тексты – это реакция на жизнь в затхлом болоте. Стеб – как способ противостоять системе, в которой КГБ пасет всех. И где жить не по лжи часто просто опасно. Но человек остается человеком, хотя бы когда ржет.

Пьесы выполняли главную функцию – они сопротивлялись системе, и, слушая их, человек из раба снова превращался в человека. Записаны они были на суржике, что подчеркивало отдельность украинского от советского и даже больше – украинского от советского украинского.

В конце 80-х и начале 90-х – именно в этот период Подервянский становится популярен – его тексты действовали на советских людей, как фильмы Квентина Тарантино. Забыть это впечатление невозможно.

Впервые “Гамлета…” Подервянского я услышала в начале 90-х в “Квинте” на БЖ (кофейня на улице Большая Житомирская в Киеве. – Ред.), куда после школы мы с подругой зашли выпить кофе.

Чтец – длинноволосый парень в кожаных штанах был изрядно пьян и, завидя нас, без лишних объяснений, начал:

Читал он талантливо, истово и громогласно, покачиваясь в такт музыке текста. Прочтя всю пьесу, обозвал нас дурами и растворился в темной подворотне. Позже мы узнали, что зовут его Володя Обломист, милейший и интеллигентнейший человек, который кардинально менялся, когда выпивал. Со временем алкоголь его убил.

Тогда меня совершенно сразила ремарка: “Гамлeт п**дить усiх дрючком: п****чить герба з ведмедем, потiм заливаe шампанськоє в рояль i шпроти запускає туди ж. I по роялю п**дить дрючком. Рояль гуде”. Я представляла, как в рояле плавают шпроты в желтоватой жидкости. В этом было кино. Отголосок которого я увижу чуть позже, когда на экраны выйдет “Криминальное чтиво”, самый значительный фильм Квентина Тарантино, снесший крышу миллионам зрителей во всем мире.

Фильм зеркалом отражал дух времени. В нем была свобода. Привычные рамки ломались через колено. Он был красивый и наглый. Того же рода наглость и красота были в “Гамлете…”. В котором автор стебал все, что двигалось. Привычный сюжет выворачивал наизнанку. И будто издеваясь, выплевывал аллюзии на вечные вопросы – “Купатися чи не купатися… а може батерфляєм?”

И Подервянский, и Тарантино поймали дух времени за хвост. Под силу это человеку, который не видит пределов. Как можно вырасти свободным в Америке, в общем-то, понятно. Но вот как стать свободным в тоталитарном государстве – вопрос.

Союз уже распался, народ получал зарплату водкой и сахаром, из которого потом гнал самогон. За кроссовки могло прилететь от гопоты, модную шмотку могли снять в центре города, а если ты шла по улице и ела банан – прохожие оборачивались, не потому что им публичное поглощение банана казалось непристойным, а потому что бананы были экзотикой.

Реальность, еще недавно казавшаяся ясной и предсказуемой, оборотнем явила совершенно иную сторону, и там, на этой территории, можно было все. Повседневность по уровню абсурда напоминала тексты Подервянского:

О Тарантино Подервянский говорит: “Мы видим и понимаем одинаково”. И это так. Подход к искусству у обоих идентичен. И, возможно, в феноменальном успехе Тарантино находится ключ к пониманию популярности Подервянского, тексты которого в 90-е без рекламы и интернета стали фольклором.

Каждая его пьеса нашпигована афоризмами, как его же гамлетовский рояль шпротами: “Недосконалість світу за***ла”, “Я роздав н**уй все. Все, шо роками п**див”, “Нам звична жизнь, як старий гєморой,/А смерть незвична нам, і це – буття закони”.

Подервянский совершил невозможное: в затхлой атмосфере позднего совка создал свой стиль, выработал собственную рефлексию и реализовался как художник то ли вопреки, то ли благодаря советской системе. Он успешный человек. Но есть ли что-то, чего он не успел?

Сейчас в Киеве проходит выставка живописи Подервянского, называется “OLE”. Это восемь работ из цикла “Коррида”. В работах Подервянского безошибочно узнается его принадлежность к украинской живописной традиции конца ХХ века.

В нулевые был период, когда он часто выставлялся в США. Во время участия в выставке “Арт-Экспо 2000” его картину купили арт-дилеры для режиссера Вуди Аллена. И там же у Подервянского появился шанс продвинуться как худоднику в США. Дилеры познакомили его с неким мистером Чарльзом, арт-менеджером.

– Тогда все как-то само собой хорошо пошло, – говорит Лесь. – И у меня родилась мысль, что добром это не кончится. Я мистеру Чарльзу понравился. Он посмотрел мои работы. Сказал, что вот эта пойдет Ричарду Гиру, та – Элизабет Тейлор. После встречи я уже мысленно покупал дома на Манхеттене. А потом из этого получилась полная х**ня. Дело в том, что я должен был уже уезжать и договорился с другом, что он будет представлять мои интересы как импресарио. Встретится с мистером Чарльзом и передаст ему слайды. В итоге он вместо того, чтобы прийти на запланированную встречу, напился и переспал с какой-то телкой. А слайды потерял. В Штатах можно прожить долго, ни с кем не познакомиться и сдохнуть. А у меня появился шанс, который был благополучно просран.

– Вы очень переживали?

– Нет. Значит, так высшие силы распорядились. От меня ничего уже не зависело, это было в 2000 году.

Когда он это говорит, я вспоминаю восточную притчу о Мастере, который сидел в трактире. Вошло трое вояк, вооруженных мечами, и, сев за стол, стали задирать Мастера. Он сидел, словно ничего не замечая, но, когда их поведение перешло все границы, взял палочки для риса и играючи поймал за крылья четырех мух. К тому моменту, когда он неспешно положил палочки на место, гости уже убежали.

Создается такое впечатление, что Подервянский, играючи, делает вид, что палочками ловит несуществующих мух. И саундтреком звучит текст из фильма, снятого по сценарию Тарантино: “Это что, были какие-то психи? – Они что, были похожи на психов? Похожи на психов, да? Это были вампиры! Психи не взрываются на солнечном свету, даже если они совершенно еб**тые”.