Куда ни глянь – одна лишь коричнево-бурая земля. Редкие островки зелени, припорошенные пылью того же оттенка. На горизонте клюют носом нефтяные качалки, где-то вдалеке извергаются языки пламени и столбы черного дыма – неотъемлемое сопровождение кустарной переработки. Воздух – смесь жара, пыли и горелого топлива.

На подъезде к городу Хасеке резко поворачиваем к востоку, к границе с Ираком, и сразу же 10-я проверка документов. Это территория Сирийского Курдистана или Рожавы, как ее называют местные, – самопровозглашенного и не подконтрольного режиму Башара Асада автономного образования в Сирии. Люди здесь годами привыкли жить в окружении врагов. На каждом мало-мальски важном перекрестке стоит блокпост с вооруженными бойцами курдских отрядов народной обороны.

Еще час – и, наконец, аль-Холл: сотни одинаковых белых палаток издалека мерцают в раскаленном воздухе. Еще полчаса проверок, уточнений и разговоров – и нам дают добро пройти на территорию лагеря.

Подъезжаем к входу. Слева – пост охраны: четверо мужчин пьют чай под тентом, у каждого автомат. Наша проводница – стройная молодая женщина в тугих джинсах и клетчатой ​​рубашке, волосы спрятаны под платком, лицо – за маской, за поясом – кобура с пистолетом. Она что-то коротко говорит телохранителям, те кивают в сторону входа – мол, туда.

Проход шириной для проезда авто, по обе стороны – металлическая сетка, за ней рвы и земляные насыпи – превентивные меры от возможного бегства. Несколько метров прямо и открывается огромная территория лагеря. Вдали за клубами пыли виднеются бесконечные ряды палаток. А прямо здесь, у входа – территория рынка. Справа под забором – длинная стена из бетонных блоков под черепичным навесом, некоторые торговые точки отделены мелкой металлической сеткой. Все вместе напоминает тюремные отсеки.

Между такими магазинами снуют десятки женщин в черных абайях и никабах, на некоторых замечаю перчатки. Между ними бегают пыльные дети, ветер поднимает кучи песка и полиэтиленового мусора – начало октября, уже ветрено, скоро сезон дождей. За жужжанием электрогенератора почти ничего не разобрать. Не проходит и четверти минуты, как замечаю двух женщин, направляющихся ко мне:

– Украина? – робко спрашивает одна.

– Yes, Ukraine! – выпаливаю на автомате и сразу повторяю: – Украина, да.

– Здравствуйте. Сейчас другие подойдут, – слышно из-под никаба.

Через минуту вокруг меня собираются два десятка женщин и детей. Нас ждали здесь очень долго.

Лагерь аль-Холл расположен на северо-востоке Сирии. Подобный ему лагерь Рож еще выше и правее: на узком кусочке, зажатом между Турцией и Ираком. Сплошной песок, тысячи полотняных палаток, невозможная духота и жара летом – до +50-60, зимой – около нуля, порывистые дожди и ураганы, а изредка – даже снег среди пустыни.

Аль-Холл и Рож – лагеря для беженцев закрытого типа. Это значит, что людей здесь держат насильно под наблюдением вооруженной охраны. Его жители – женщины и дети с территорий, ранее оккупированных Исламским государством – организацией, которая в прямом смысле этого слова вырезала себе путь к званию жесточайшей террористической группировки мира.

Этих женщин и детей называют "невестами", "женами", "семьями" боевиков ИГ. Отчасти так и есть: целые секторы лагеря населяют женщины, которые до сих пор верны идеям Исламского государства, прививают их своим детям, ждут возвращения "братьев" и возрождения псевдохалифата. Тех беженок, которые не с ними, они считают вероотступницами, сжигают их палатки, запугивают, калечат, даже убивают.

Аль-Холл и Рож содержат и охраняют Сирийские демократические силы (СДС). Основу этого военного альянса составляют курдские отряды народной обороны. Курды – самые ожесточенные враги Исламского государства, которое они разбили ценой огромных человеческих жертв.

Большая часть населения лагерей попала сюда зимой-весной 2019-го, после осады и взятия Багуза – последнего подконтрольного ИГ поселения. Тогда остатки террористов ушли в подполье, а женщины и дети спасались по "коридорам жизни". На выходе с арены боевых действий их подбирали курды и отвозили в аль-Хол. Отсюда и соответствующее отношение к лагерям: тюремные порядки, обыски, множество запретов и ограничений, в частности, на связь с внешним миром.

Аль-Холл рассчитан на 11 000-12 000 человек, но сегодня он переполнен в разы. Сейчас там около 62 000 беженцев и треть из них – дети до пяти лет. Условия жизни в лагере – настоящий "гуманитарный кризис". Именно так характеризуют аль-Холл Красный Крест и Врачи без границ, которые больше всего и чаще всего работают здесь. В лагере нет канализации и проточной воды, отопления и электричества, не хватает пищи, питьевой воды, одежды, медикаментов и врачей. Международная организация Rights and Security International в своем прошлогоднем отчете сравнила аль-Холл с пресловутой американской тюрьмой Гуантанамо, только для детей и женщин, потому что их годами удерживают силой без предъявления обвинений, следствия и суда.

Рож значительно меньше аль-Холла – около 2000 жителей. Там гораздо лучше бытовые условия, однако и надзор в разы жестче.

О том, что в лагерях есть украинцы, правительству стало известно весной 2019-го. У каждой женщины собственная история того, как она попала в Сирию. Есть те, кто уехал вслед за мужем, сыном или братом в поисках лучшей жизни для мусульман, доверившись рассказам или подвергшись угрозам. Есть и такие, кто сам прошел этот путь, наслушавшись сказок вербовщиков об идеальном государстве. Некоторые утверждают, что жили на мирных территориях, когда их догнала война, а выбраться уже не удалось.

Но есть то, что их всех объединяет: эти женщины и дети сумели выжить под властью самой страшной террористической силы мира. Им удалось пережить войну, холод, голод, обстрелы и авиаудары и добраться до лагерей. Через некоторое время украинки нашли друг друга в аль-Холле, старались держаться вместе и искали способы связаться с родными.

В Украине ключевую роль в их возвращении сыграл Меджлис: родственники крымских татарок звонили по телефону, писали и приходили к Рефату Чубарову, чтобы тот подсказал, как вернуть их домой, – он не отказал. При правительстве создали межведомственную группу, МИД открыл горячую линию, через несколько месяцев спецслужбы идентифицировали и проверили всех женщин и детей. Под Новый год 2020-го обещали всеобщую репатриацию – а потом все заглохло.

В подвешенном состоянии, подкармливаемые обещаниями чиновников, женщины в лагерях и их семьи в Украине молчали до осени. В октябре 2020-го терпение лопнуло и никакие отговорки больше не срабатывали: родственники украинок из аль-Холла и Рожа решились впервые рассказать о своей беде всем. После пресс-конференции историей заинтересовались ключевые медиа страны, а процесс переговоров и подготовки к репатриации значительно оживился.

– Мы очень рады, что вы приехали. Спасибо вам! – первое, что слышу от женщин в аль-Холле.

Времени действительно мало. Нам дали всего полчаса – и то повезло: в Рожаве сейчас полный локдаун из-за пандемии. Говорю женщинам, что здесь и сейчас – их единственный шанс сказать все, что хотели бы: родным, чиновникам, даже незнакомцам, которые потом это увидят и услышат. В ответ наперебой:

– Мы очень хотим домой.

– Ждем, чтобы нас забрали. Быстрее.

– Говори: "Бабушка, привет!" – одна из них обращается к мальчику лет четырех. Старшая женщина поднимает на руки трехлетнюю девочку:

– Скажи, что ждешь Украину. Мы очень ждем, чтобы нас отсюда забрали. Вот мои внуки каждый день молятся об этом.

Узнаю голоса из аудиосообщений, которые слушаю последний год. Лица не видно – все женщины в никабах, часть еще и в очках. Прийти сюда, говорить со мной на виду у остальных – это уже для них большой риск.

– То, что вы хотите уехать отсюда, опасно для вас? – даю шанс объяснить.

– Да, это… Здесь очень радикальные, – робко начинает одна.

– Для таких, как они, это проблема, – добавляет другая.

– Здесь тебя даже за цвет хиджаба могут наказать. У них большинство в лагере и свой самосуд. Могут напасть так, что даже не заметишь. Были случаи, когда тыкали ножом и били молотком, – эмоционально рассказывает молодая хрупкая женщина.

Знакомый голос, за ним – 25-летняя крымская татарка, у которой двое маленьких сыновей. Ее история нам уже известна. Будущий муж завербовал 18-летнюю девушку в соцсети "Одноклассники". Очень быстро через интернет они заключили никях (мусульманский брак). После этого муж сказал девушке, что теперь она должна его послушать и уехать в Турцию. А оттуда увез ее в Сирию, где сам погиб.

– То есть податься в список на репатриацию – опасно? – переспрашиваю.

– Да, они считают, если мы едем домой, то "выходим из ислама". Говорят: должны оставаться здесь и ждать "братьев" (по вере. – Ред.), – объясняет одна из женщин. Дальше уже все вместе:

– А мы хотим домой.

– Мы хотим вернуться на свою родину.

– Кто не хочет домой, пусть остается.

– Никто их не заставляет уезжать. Это наше дело.

Но здесь все работает по-другому. Схема проста: если хочешь выйти отсюда и вытащить своих детей из этого болота, то "отступаешь от веры" и должна быть наказана.

– Вот я сегодня в цветном вышла и столько уже услышала разного. Мол, и как ты одета, у тебя руки открыты, и ты кафир (неверная. – Ред.)! – рассказывает высокая стройная женщина в темно-синей тунике. На руках у нее белокурый мальчик трех с половиной лет. Ее ярко-голубые глаза – огромная редкость для этого места, их не утаишь даже за никабом. Так что женщина называет себя без страха – это Инна Добровольская из Черкасс.

Инна уехала в Сирию с мужем и дочерью. Оба сейчас уже не живы.

– Ему предложили открыть здесь школу для русскоязычных детей, даже видео в интернете было, где муж рассказывал об этом. А я видела, он мне показывал ролики в интернете, где маленькие дети остались сиротами, в крови, разбиты, порваны. Мне их жалко стало. Потому я тоже ехала сюда с намерением помогать детям. Я даже говорила мужу: если увидишь детей, оставшихся без родителей, то приводи их ко мне, – рассказывает она.

Инна с семьей поселилась в городе Ракка, де-факто столице Исламского государства. Спустя почти девять месяцев, когда муж ехал на авто, его задело обломком сбитого самолета. Там же посреди дороги он умер от потери крови. Впоследствии Инна вышла замуж второй раз и забеременела сыном. Где-то в тот же период от недиагностированной болезни умерла ее дочь. Женщина подозревает, что это следствие авианалета с использованием химического оружия.

– Как вы попали в лагерь?

– Уже после Багуза. Выйти из Даули (так называют Исламское государство те, кто жил на его территории. – Ред.) было практически нереально. Кто пытался – того ловили, возвращали, сажали в тюрьмы, избивали, убивали. Одна знакомая, у которой было шестеро детей, попыталась вывезти семью из Даули по платной дороге за деньги. Но когда проводники их выводили, старшую дочь просто застрелили. Девочке было 15 лет.

У Инны много таких ужасных, однако вполне реальных историй. Как охранник в аль-Холле застрелил десятилетнего мальчика, просто набиравшего воду. Как дети тонут в общих туалетах, потому что дыры закрывают ржавыми крышками. Или как одни мальчики разбивают камнями головы другим, потому что те – кафирские дети. Или как автоцистерны с водой давят пятилетних малышей до такого состояния, что даже собрать нечего.

Жизнь в лагере – невыносимая, мучительная, бесконечная мука, которой не заслуживает ни одна душа. И все же тысячи растущих здесь детей даже не представляют, что может быть по-другому.

Через год после переломной пресс-конференции украинские переговорщики добились освобождения всех украинских граждан из лагеря Рож. В новогоднюю ночь 2021-го самолет привез домой двух женщин и семерых детей, еще одну семью – мать и семеро детей – репатриировали 15 июня и последнюю женщину и четырех ее детей спецрейс доставил 19 октября.

С Иман – как она себя называет – мы успели встретиться еще в Роже. Женщина была на грани своих физических и душевных сил, потому что больше месяца ждала от курдской администрации разрешения на выход из лагеря. Уже дважды до этого она провожала взглядом украинские семьи и теперь осталась в Роже одна. Поэтому Иман съедал страх, что о ней с детьми забудут:

– Очень домой хочется. Я ужасно скучаю по матери, она меня уже восемь лет ждет. Я устала, не могу я уже, – Иман расклеивается с первых минут разговора и все время повторяет рефреном, как мечтает увидеть мать.

Приехать из Крыма в Сирию Иман уговорил муж еще до провозглашения Исламского государства – в 2013-м. Она забрала с собой двоих старших детей.

– Попала сюда из-за их отца, – кивает в сторону тихого мальчика одиннадцати лет. – Он звал, звал, звал, я встала и приехала.

– А что он вам говорил тогда?

– Приезжай, будем все вместе. Здесь нормально, люди живут и мы будем жить. Не бойся, привези детей, я хочу, чтобы они росли здесь. Послушала его, собралась и уехала. Но мы даже не успели встретиться. Пока ехали, его уже не стало – шли бои, он погиб.

Иман сразу же хотела вернуться домой, но на обратный билет не хватило денег. Пыталась и в 2014-м, пока не увидела в новостях, что Россия аннексировала Крым – это ее остановило. Также Турция перекрыла путь, по которому Иман с детьми легально попала в Сирию, – через пограничный город Килис:

– Застряла я, короче, на восемь лет. Въехать въехала, а вот выбраться оттуда было очень сложно.

Из макара (дом для вдов и детей погибших боевиков) Иман вышла замуж за азербайджанца.

– У меня не было другого варианта: я одна, с двумя маленькими детьми на руках. Родила от него еще двух дочерей. Была постоянно под замком. Он никуда меня не выпускал из дома. Так моя жизнь и прошла.

– Ваш муж еще жив?

– Нет, его уже нет.

– Он был боевиком?

– Да.

Старшие дети Иман нуждаются в особом уходе. Сыну еще в Симферополе диагностировали расстройство психического развития. У дочери сложное нарушение зрения: слепнет на один глаз и нуждается в операции. У самой Иман проблемы с сердцем и врожденное искривление позвоночника.

– Мне сложно ухаживать за детьми. Здесь преимущественно живут благодаря предачам (денег от родственников. – Ред.). У кого они есть – тем нормально, у кого нет – мучаются, как я сейчас. Я утром не нашла даже чем накормить детей, верите? Соседка принесла еду, вот я и накормила, – с горечью и отчасти стыдом рассказывает Иман.

Ровно через две недели после нашей встречи ее забрали домой. Сначала курдская охрана лагеря довезла семью на границу Сирии и Ирака. Там их встретила украинская делегация. Далее – в аэропорт Эрбиля, столицу Иракского Курдистана, а оттуда – наконец-то в Киев.

Спецрейс приземлился на аэродроме в Жулянах в 4 утра 19 октября. Сразу за раздвижной дверью обескураженную семью встретили чиновники из Офиса президента, Минобороны и МИД.

– Испытываю радость и усталость. Хочу поблагодарить всех, кто помогал. Спасибо президенту и всем военным, которые помогли нам выбраться из Сирии, – от истощения и волнения Иман растерялась и расплакалась.

Аль-Холл – большая головная боль для курдской администрации. Он критически перенаселен, плохо организован и тяжело управляем. При каждом удобном случае на всех платформах представители СДС призывают правительства стран репатриировать своих граждан.

– До сих пор мировое сообщество не откликается на наши просьбы, но через вас мы хотим еще раз подчеркнуть: это крайне опасная бомба, которая может сдетонировать в любой момент, – так лагеря и тюрьмы с иностранными боевиками Исламского государства характеризует Нури Махмуд, спикер Отрядов народной обороны Сирийского Курдистана.

Статный подтянутый человек за пятьдесят в военной форме принимает нас в своем кабинете в Камышлы (фактическая столица Сирийского Курдистана). За его спиной – три огромных флага на древках: объединенной коалиции СДС и мужского и женского отрядов народной обороны. Такие же миниатюрные флажки стоят на массивном столе. На противоположной стене – черно-белое фото полностью разрушенного города Кобане, на который с высоты смотрит курдский снайпер. Освобождение Кобане стало переломным моментом в войне с Исламским государством: с этого момента террористы начали терять земли, а не захватывать их. На полке за кожаным креслом вижу с десяток наград иностранных правительств, а на стене распятие – подарок в благодарность за помощь в переговорном процессе.

– В аль-Холле 60-70% населения – это дети, которые через пять-шесть лет станут мужчинами и женщинами, – продолжает Махмуд. – Они растут в закрытом социуме, матери воспитывают их на принципах террористической идеологии ГАИШ (курды только так называют Исламское государство, поскольку для боевиков эта аббревиатура оскорбительна). Суть ее в том, что любого христианина, еврея, езида или даже мусульманина, не разделяющего их идеи, разрешено убивать. На самом деле проблема лагерей и тюрем – не менее важна, чем уничтожение спящих ячеек ГАИШ, но мы с ней до сих пор остаемся один на один.

В то же время в ОП, Минобороны и МИД круглогодично уверяют родственников, что делают все возможное, чтобы репатриировать украинские семьи. Тогда возникает вопрос: если все стороны равно заинтересованы в результате, то почему процесс идет так медленно и тяжело?

– Сложность задачи состоит в том, что мы ведем переговоры не с отдельным государством. Украинские граждане находятся в Сирии, но в то же время на территории, неподконтрольной официальным сирийским властям. А вывозим их через автономное курдское государственное образование в Ираке – в сущности, страну в стране, – объясняет тонкости процесса репатриации Фархад Шакер, Почетный консул Украины в Эрбиле.

Шакер – главный переговорщик от Украины. Сам он родом из Сирийского Курдистана, происходит из почтенной семьи в Камышлы. Благодаря его знаниям тонкостей местной культуры и личным контактам удалось вытащить четыре украинских семьи из Рожа.

По словам дипломата, каждый этап репатриации в Рожаве – каждый раз новая загадка: нет ни четкой процедуры, ни конкретных должностных лиц, принимающих решение.

– Хотим мы забрать одного человека или сотню, каждый раз приходится вести новые переговоры с местными властями. Заново проходим весь путь, к тому же не стандартизированный: нет определенных инстанций, куда следует обращаться в такой ситуации. Уже в третий раз мы здесь и в третий раз выходим на других ответственных за принятие решений людей. Это сложнее даже игры в шахматы.

Кроме того, Шакер подчеркивает: хотя курдские представители и заинтересованы в разгрузке лагерей, в то же время беженцы для них – это возможность заявить о своих дипломатических и политических интересах:

– Сирийский Курдистан – никем не признанная территория. Поэтому его руководство использует эту ситуацию для выхода на международный уровень, налаживания контактов с другими странами. К примеру, в ходе подобных переговоров они договорились об открытии своего представительства в Финляндии, Германии, Соединенных Штатах и ​​России.

Украинской стороне нечего предложить Рожаве. Базово – потому что это непризнанное государство, с которым представители правительства по умолчанию не могут иметь официальные дипломатические отношения. А, кроме того, хотя этого никто и не признает публично, у Украины слишком хорошие отношения с Турцией – главным врагом Сирийского Курдистана. Поэтому украинским переговорщикам приходится решать самую большую загадку из возможных: как освободить своих граждан, ничего не предлагая взамен.

– Я хочу заверить, просто чтобы знали все, кто находится в лагерях: мы вас вернем, нам важна судьба каждого гражданина Украины, – убеждал присутствующих Роман Недельский, исполняющий обязанности директора консульского департамента МИД, встречая в Жулянах последнюю украинскую семью из Рожа.

За два дня до этого из аль-Холла вывезли всех женщин и детей, которые есть в списках на репатриацию, – 33 человека. Однако курдские силы так и не передали их украинской стороне. Мол, женщины и дети должны отбыть карантинный период. Люди просто исчезли с радаров. Десять дней переговорщики пытались понять, куда их упекли и как надолго.

Вечером 27 октября по секретным каналам поступило сообщение от жительницы лагеря Рож: охранники заселили новые семьи, расставляют с десяток палаток, в одной из женщин она узнала украинку. Людей вывезли из аль-Холла, однако вместо репатриации их ждала тюрьма в Хасеке, а после – переселение в другой лагерь.

Что это значит? Переговоры стартовали сначала.

За последний месяц украинским дипломатам и сотрудникам спецслужб удалось освободить еще три семьи из десяти из списка на репатриацию. 22 ноября самолет доставил домой самую большую группу из всех предыдущих – троих женщин и одиннадцать детей. Среди них и 63-летнюю бабушку, которая опекает троих внуков-сирот.

В Роже остается еще семь украинских гражданок и двенадцать их детей, которым пришлось запастись терпением и надеяться, что слова Романа Недельского предназначались не только телевизионным камерам.