Я приехала в военный госпиталь в Покровске, как только узнала, что Макс подорвался. 24 августа 2018 года, на День Независимости, его и еще двоих раненых бойцов эвакуировали в Харьков.

Лопасти вертолета с огромной скоростью разбивали воздух, и от этого закладывало уши. В суматохе и криках кто-то из медиков неожиданно вручил мне черный мешок.

Он врезался в пальцы, и я потащила его к вертолету. Через десяток метров осознала, что внутри фрагменты оторванных ног одного из раненых. В харьковском госпитале объяснят: если возможно, конечности всегда забирают с поля боя – потом их отправляют на судмедэкспертизу.

Прапорщик Максим Громов подорвался недалеко от Марьинки на запрещенной Женевской конвенцией ПМН-2 – противопехотной мине нажимного действия. Несмотря на международные договоренности, такие мины российские гибридные силы до сих пор используют по всей линии фронта. Задача ПМН – не убить, а покалечить. Они – самая частая причина ампутаций ног украинских военных.

Спустя два года после ранения Максим Громов рассказал свою историю.

"В тот день мы проводили разведку. Я был старший в группе, шел впереди. Остановились передохнуть, я сделал шаг в сторону – и раздался взрыв. Все понимали, что возле меня могут быть еще мины, поэтому, по технике безопасности, ко мне не должны были бросаться напролом.

Сам допрыгал к побратимам. Помню, как первым увидел своего друга Славу и протянул ему руку... Меня притащили к машине медицинской эвакуации, погрузили и повезли в госпиталь в Покровске.

Я был тогда зол на себя. Казалось бы, ну как так – уже отвоевал четыре года, прошел жестокие бои, получал ранения. А тут, раз – и подорвался.

К 2018-му мне довольно неплохо удалось освоить саперное дело. Я просто подходил к старшим военным и донимал их: "А как это работает? А вот это? А тут как быть?". И много читал, практиковался. Когда ты еще не командир, заваленный всякой бумажной работой, есть время, чтобы развиваться и расти. И вот, блин, я, вроде бы, многое знал, все тогда делал правильно, но…

Да и участок этот был мне знаком. Незадолго до выхода я разминировал там тропу, необходимую для разведывательной работы. Все российские мины, которые мне удалось тогда убрать, были заложены буквально "по книжке» – в шахматном порядке: так, чтобы поразить как можно больше целей.

Потом мы с парнями обсуждали, что это, наверное, россияне из военных ВУЗов приезжают на Донбасс учиться устанавливать мины. В боевых условиях по такой схеме почти не минируют – это слишком трудоемко и занимает кучу времени.

Пластиковыми фрагментами мины мне посекло лицо, вторую ногу и руки. Мелкие осколки не было смысла вытягивать – они впоследствии частично вышли сами. А вот большой осколок под подбородком харьковские врачи все-таки решили достать. На операционном столе оказалось, что это не мина пробила подбородок, а кусочек моей же ноги. Хирург сказал: "Фрагмент стопы стал вторичным снарядом".

После эвакуации в Покровск, а потом в Харьков и Киев, меня больше всего волновал вопрос, когда смогу вернуться на службу. Подбадривал себя, старался думать, что буду в строю уже через пару месяцев. Но все затянулось.

Во-первых, взрывной волной в рану занесло грязь, и врачи переживали по поводу сепсиса. Потому мне относительно долго не снимали швы и не делали учебный протез. А, во-вторых, оказалось, что ходить на железной ноге не так-то просто – нужно еще, например, привыкнуть к культеприемнику.

В подразделение я вернулся где-то через полгода после ранения. На то же место, где и был раньше – командиром разведывательного взвода.

Поначалу побратимы старались, вроде как, оберегать меня. Типа, это не делай, то не делай – мы сами. Но эта гиперопека, к счастью, быстро закончилась. Все стало ровно так же, как раньше.

Единственное, мне теперь сложнее лазать по деревьям. И еще неудобно ходить по глубокому снегу и густой траве.

Из небольших неудобств: за ротацию я дважды менял культеприемник. Когда запрыгиваешь быстро на БМП (боевую машину пехоты. – Прим. ред.), то почти всегда бьешься о броню. Обычно ты чувствуешь ногой удар, а с протезом сила удара не ощущается, и в итоге, на культеприемнике появляется трещина.

Сначала ты перематываешь ногу изолентой, а, когда она буквально рассыпается – едешь к протезисту. Дорога с фронта в Киев и назад вместе с починкой протеза у меня занимала два-три дня, не больше.

Несколько раз терял протез прямо на передовой. Но это не потому что он некачественный, а потому что я сам недостаточно хорошо закреплял его. Где-то в конце 2019 года стрелял из крупнокалиберного пулемета и увидел "ответку". Начал убегать, зацепился обо что-то и потерял ногу.

Ночью я, естественно, сплю без протеза. И вот пару раз было, что просыпался во время обстрелов, вскакивал с кровати и чуть не падал – забывал, что нет ноги. А так-то проблем нет: за крайнюю ротацию у меня 500 км наезда на БМП в качестве механика-водителя, и это не меньше, чем до ранения.

Слышал, что после ампутаций не ходят на разведывательные выходы. Ну не знаю. Я ходил. По-боевому – с разгрузкой, с автоматом. Да, потом ныла культя. Но, в целом, все было нормально. Часто люди даже не замечают, что у меня нет ноги.

Вернуться на фронт для меня было важно не только из патриотических побуждений, но и потому, что я, честно, больше ничего не умею делать. Летом 2014-го вместо поступления в военную академию во Львове пошел добровольцем на фронт. Мне тогда было 17-ть.

Понятное дело, ни в какую бригаду меня бы не мобилизовали. Поэтому пришлось схитрить: пришел в батальон "Крым", сказал, что зовут Женя, мне 19 лет, но подтвердить это не могу – документы сгорели, когда выезжал с аннексированного полуострова. Рук сильно не хватало, так что поверили на слово и так просто взяли служить.

С тех пор я сам освоил с десяток воинских специальностей. Кроме разведчика и сапера, могу еще, например, быть тем же механиком-водителем БМП, противотанкистом и гранатометчиком. Но это не что-то эдакое – просто хороший боец всегда будет учиться новому, и совершенствовать старые навыки".

Мы познакомились, когда я искала через соцсети доноров для тяжелобольного мальчика. Саша спросил, где и когда нужно сдать кровь. А потом написал, что людям с ампутациями, оказывается, нельзя быть донорами.

Александр Проскурин, он же Лейтеха, потерял ногу осенью 2016 года: как и Максим, Саша наступил на ПМН-2. Несколько дней назад Проскурин уволился из ЗСУ в звании капитана. С 2017 по 2020-й он, несмотря на ранение, служил в 93-й отдельной механизированной бригаде.

"Больше всего болел мизинчик: сломался, когда я падал. Все произошло на боевом выходе 4 ноября 2016 года: сделал шаг, сорвал мину, оторвало стопу.

На мне все заживает, как на собаке. Через три недели после подрыва сняли швы, а в десятых числах декабря я уже встал на "учебную ногу". На постоянный протез перешел еще через месяца полтора. Это считается ну очень быстро: привыкание к протезу иногда затягивается на полгода-год и больше.

У меня были и фантомные боли, и дискомфорт от ношения культеприемника. Но, в целом, я привык к "железу". Комплексов, связанных с ампутацией, нет, потому что знаю: ногу мне не трамваем пьяному переехало.

В плане отношений с противоположным полом тоже все хорошо. Обычно я обыгрываю все так, чтобы девушка либо сама поинтересовалась, либо, чтобы подвернулся удобный случай, и невзначай можно было констатировать, что я, так сказать, "однонога військова калічка". Мне никогда не отказывали в свидании или отношениях с формулировкой: "Нет, потому что у тебя нет ноги».

В армию я попал в 2014-м. Был тогда "пиджаком" – офицером, который получил звание лейтенанта после военной кафедры в университете. Служил сначала в батальоне "Донбасс", потом перевелся в 93-ю бригаду.

Когда лежал в госпитале, в Киеве, мне предложили работу в военном лицее им. Богуна. Я согласился, потому что не до конца понимал, буду ли эффективным на передовой без ноги. Да и вообще, преподавание, влияние на будущее поколение офицеров казалось мне действительно интересным и важным. Но в итоге, с лицеем не срослось. Решил все-таки попробовать вернуться в бригаду.

Чтобы оставить меня на воинской службе, командир подал прошение на имя министра обороны. Ничего особенного – стандартная бумажка, мол, прошу оставить бойца в бригаде, он нам еще пригодится.

В армии есть сложности со званиями и должностями. Поскольку в лицее я был на должности, которая соответствует званию майора, то и в бригаду меня должны были взять на должность майора. В батальоне, где я служил, таких не было, так что меня взяли в штаб бригады. Перебирать бумажки я не хотел. И тогда командир предложил мне вполне неплохой вариант, мол, официально будь в штабе, а вообще мы тебя прикомандируем назад в батальон – будешь воевать, как раньше.

Ну, как раньше, если честно, не совсем получилось. Я переживал, чтобы из-за моего ранения не пострадали побратимы, если вдруг придется бежать, например, через реку, или много километров, а я буду не таким быстрым, как нужно. Поэтому вместо выполнения заданий в поле, сосредоточился на планировании операций.

Несколько раз у меня на передовой ломался протез. Ударился где-то, оступился – все, культеприемник треснул. Но я не парился – просто перематывал его скотчем или изолентой, и дальше выполнял свои обязанности.

Страхов на счет того, что я теперь не могу что-то делать, нет. Единственное, что бесит, вот, правда, раздражает – не могу обеими ногами пристукивать в такт музыке. Что еще? Какое-то время не любил вторые полки в поездах. Но это до момента, пока не попробовал: раз, отстегнул ногу, подтянулся, забросил протез туда, где третья полка с одеялами, все, спокойно еду.

Несколько дней назад я уволился со службы. Но ранение и его последствия вообще никоим образом не повлияли на это решение. Просто армия, на мой взгляд, сейчас не делает то, что должна. Мы перестали воевать, стали больше мышей в поле охранять. Лично для себя я решил так: если начнется полномасштабная война – сразу же вернусь. А сейчас мои знания и опыт могут понадобиться, например, таким же ветеранам, как я".

Виталий Билоус, он же друг Белый, соглашается общаться только при условии, что поговорю и с его боевым товарищем с позывным Чоп. Белый и Чоп друзья. Их истории похожи. Белому оторвало ногу противопехотной миной, а Чопу отсекло руку осколками противотанковой управляемой ракеты.

Белый и Чоп прямо сейчас держат оборону на передовой. Они служат в добровольческом подразделении, которое так и не вошло в состав ВСУ. Из соображений безопасности, мы не указываем место, где находятся военные.

Белый рассказывает, зачем побратимы однажды принесли ему оторванные ноги боевиков, почему после ампутации прислушивается к двигателю автомобиля и какая сейчас война.

"На фронт я пошел добровольцем прямо с Майдана в 2014-м. Если помните, на Грушевского была "черная баррикада": она ближе всех находилась к силовикам и неоднократно горела. На ней я и стоял. Не люблю, когда говорят, что киевлян не было на Майдане, а сейчас их, якобы, нет на войне. Вот я, например, коренной киевлянин. И Революцию достоинства прошел, и сейчас защищаю Украину.

Война началась для меня в батальоне "Айдар", в составе которого я прошел самые ожесточенные бои. Например, в Новосветловке и Хрящеватом, когда мы летом 2014-го окружили Луганск и оцепили границу с Россией.

В 2016-м батальон решили расформировать, а людей – перевести в разные бригады ВСУ. Я посмотрел, покрутился, понял, что меня собираются запихнуть в подразделение, где, как мне показалось, вообще не особо собираются воевать. В результате, принял решение возвращаться на гражданку.

Недалеко от центрального военного госпиталя была кафешка, которую открыли ветераны. Устроился туда поваром: делал шашлык, люля-кебаб, салаты. И ждал, когда найду подразделение, в котором мне будет комфортно. К счастью, такое подразделение довольно скоро нашлось, и я искренне рад, что по сей день на фронте.

Ранение получил 10 августа 2018 года в Донецкой области – недалеко от места, где сейчас нахожусь. Это был разведывательный выход в тыл противника. Наша группа должна была устроить диверсию и вернуться назад. Такие задачи мы выполняли далеко не впервые, и все шло хорошо, пока я, уже на позициях боевиков, не наступил на мину ПМН-2.

Взрыв. Смотрю на ноги, и понимаю, что с правой стопой можно прощаться. Побратимы остались впереди, и все мы выжили, в том числе из-за того, что я тогда не закричал. Один из боевиков выглянул, осмотрелся и, видимо, решил, что это к ним был "прилет".

Ребята пытались нести меня. Потом сказали, мол, братан, ты что-то до хрена весишь, будем тебя тащить. Потащили. На всю группу у нас был аж один шприц сильнодействующего обезболивающего, которое называется "Налбуфин". Побратим старался уколоть мне его в бедро поврежденной ноги, но сильно нервничал и никак не мог попасть. Тогда я забрал шприц, и сам себя уколол.

Меня эвакуировали в Мариуполь, где врачи почистили рану и ампутировали треть голени. Потом на вертолете я был доставлен в больницу им. Мечникова в Днепре – там уже происходило основное лечение.

Через две недели после ранения приехал на передовую. Ну как приехал – пацаны привезли на машине. Вышел на костылях, попрыгал в расположение, а потом и на позиции. Для меня важно было понимать, что я все еще боевая единица, что и дальше способен воевать. Попробовал, могу ли, например, справляться с крупнокалиберным пулеметом. И, да, блин, могу!

Уходя из батальона "Айдар", я официально получил статус участника боевых действий (УБД). Но для получения протеза это не сыграло роли. Поскольку служу в добровольческом подразделении, мне пришлось оформлять инвалидность как гражданскому, а не как военному. Вопрос с Медико-социальной экспертной комиссией (МСЕКом) мне помогла решить экс-нардеп Оксана Корчинская. Когда МСЕК дал мне вторую группу инвалидности, я обратился в Управление социальной защиты населения: принес туда бумажки на сам протез и на каждую из его комплектующих, вроде специального чехла. И вот только после этого мне уже сделали ногу. На костылях же прыгал приблизительно год.

Протез неплохой, позволяет ходить даже на длинные расстояния. Да, я, конечно, уже не делаю марш-броски на десятки километров, как раньше. Но в этом, на самом деле, нет большой необходимости. На мой взгляд, война сейчас сугубо окопная: чем глубже зарылся – тем больше шансов выжить. А копать, если понадобится, можно и с протезом.

Продолжаю выполнять боевые задачи. Как уже говорил, до сих пор хорошо управляюсь с крупнокалиберным пулеметом. Редко, но вожу машины "на механике". При этом, за рулем я прислушиваюсь к оборотам двигателя, потому что не чувствую протезом педаль газа.

Фантомных болей, о которых часто рассказывают бойцы, потерявшие конечности, у меня нет. Вернее, они были, но уже прошли. В плане принятия себя, честно, тоже никаких проблем. Спокойно купаюсь на пляже, ношу шорты, отвечаю на вопросы вроде: "А у тебя действительно нет ноги?"

Шутки у нас в подразделении бывают довольно жесткие. Однажды побратимы провели успешную операцию, в результате которой к нам вернулся пусть небольшой, но все же довольно важный участок украинской земли. Пацаны притащили с поля боя две оторванных ноги боевиков. Мол, братан, принесли тебе – может, пришить можно? "Та куда я их пришью, – отшучиваюсь. – Мне правую оторвало, а тут обе левые". А еще иногда меня подкалывают, что я про*башка. Типа, пошел на задание с двумя ногами, а вернулся с одной.

Не знаю, чего желать тем, кто потерял ногу или руку, а сейчас читает этот текст и думает, стоит ли возвращаться на службу. Тут, на мой взгляд, вопрос не в функциональности и эффективности. Вернуться на фронт, как видите, можно и без ноги. Главное – желание. А еще поддержка побратимов. Остальное, как говорится, срастется".