ИСТОРИИ
“Каждый день – смерть”. Как пытаются выжить больные и медики в ковидных отделениях
Автор:
Тамара Балаева
ИСТОРИИ
“Каждый день – смерть”. Как пытаются выжить больные и медики в ковидных отделениях

Автор: Тамара Балаева
Фото: facebook.com/Volodymyr.Likhodiievskyi
Фото: facebook.com/Volodymyr.Likhodiievskyi
Каждый день от коронавируса в Украине умирают 200-400 человек. Максимальное количество смертей было 6 апреля – тогда умерло около 500 больных. Ковидные отделения больниц заполнены под завязку, часто коек не хватает на всех. Врачей и медсестер тоже мало, а те, кто работают в авральных условиях уже больше года, – смертельно устали.

Liga.net записала рассказы трех врачей коронавирусных отделений. Они рассказали, у каких пациентов больше шансов выжить, почему родственники больных выламывают больничные двери и как сами медики впадают в депрессию от усталости и выгорания.
Владимир Лиходиевский
Анестезиолог реанимационного отделения, Киев
“Приходится выбирать, кому помочь”
В нашей реанимации десять коек, и все заняты. Часто на них еще и стоит очередь. После своей пятиминутки ко мне приходят врачи инфекционного отделения и говорят: “Посмотрите четырех пациентов. Возможно, им нужно в реанимацию”.

В инфекционном отделении есть кислород, и моя задача – перевести в реанимацию тех, кому он уже не помогает, и нужна поддержка аппаратов – CPAP (аппарат искусственной вентиляции легких, когда кислород подается в дыхательные пути через герметично прилегающую маску. – Ред.), ИВЛ. Бывает, что аппаратная поддержка нужна четырем пациентам, а место есть только для одного. Тогда приходится взвешивать – кто лучше отреагирует на аппарат, кому быстрее можно помочь. Остальные ждут в очереди. Она наступит, когда мы кого-то пролечим, и ему можно будет перейти на кислородную поддержку маской. Или когда кто-то умрет. Ситуации с очередями – не редкость, ведь в корпусе постоянно лежат 75-80 больных коронавирусом, а реанимационных мест всего 10.

Течение болезни изменилось. Раньше мы считали, что если пациент переживет 10-14-й день, потом ему станет легче. Сейчас все непредсказуемо и я уже не знаю, какой день нужно пережить, чтобы точно все было хорошо. Недавно был пациент – мужчина 60 с чем-то лет. Он был на ИВЛ, потом состояние улучшилось, мы сняли его с аппарата. Все шло хорошо, а потом бах – случился инсульт. И это несмотря на массивную противосвертывающую терапию.
По смертности, по моим ощущениям, мы вернулись к показателям, которые были осенью. Каждый день – смерть. И мы очень стараемся, чтобы не больше, чем одна. Это нельзя назвать планом, потому что это плохой план. Но пока так.
По смертности, по моим ощущениям, мы вернулись к показателям, которые были осенью. Каждый день – смерть. И мы очень стараемся, чтобы не больше, чем одна. Это нельзя назвать планом, потому что это плохой план. Но пока так.
По смертности, по моим ощущениям, мы вернулись к показателям, которые были осенью. Каждый день – смерть. И мы очень стараемся, чтобы не больше, чем одна. Это нельзя назвать планом, потому что это плохой план. Но пока так.

Отдельная проблема – пожилые люди. Когда к нам привозят 92-летнюю бабушку с коронавирусом, мы понимаем, что она, скорее всего, умрет. Если не от коронавируса, то от хронических заболеваний, которые дошли до конечной стадии – почечной или печеночной недостаточности, кардиологических, неврологических проблем. Вместе с коронавирусом они формируют так называемое комбинированное основное заболевание, когда каждая болезнь независимо от другой может привести к смерти.

Таким пациентам нужно обеспечить комфорт и достойный уход, систематическое лечение, обезболивание. А не держать их в реанимации, пытаясь свернуть горы и вылечить неизлечимое. В развитых странах все так и происходит, но не у нас. В итоге мы занимаемся оказанием паллиативной помощи вместо того, чтобы лечить пациентов, у которых есть шансы выжить. Их места просто заняты.
“Лечи бедных горькими таблетками, а богатых – золотыми”
Рабочий день начинается с пересменки. Бригада, которая закончила работать, рассказывает о каждом больном – диагноз, где лежит, какая сатурация, давление и водный баланс, подключен к кислородной или аппаратной поддержке, в каком режиме проводится ИВЛ. Дальше определяемся, какие дополнительные методы исследования нужны каждому пациенту – анализы, рентген, какие нужны консультанты.

Потом я надеваю защитный костюм и иду на обход в красную зону. Общаюсь с больными, которые могут разговаривать, осматриваю, решаю, можно ли уменьшить кислородную поддержку или лучше добавить. Затем медсестры получают листы назначений, раскладывают медикаменты по лоточкам, подходят к каждому, делают уколы, ставят капельницы.

Все это заканчивается где-то к двум дня, и наступает время для родственников пациентов. Они приходят и звонят. Два главных вопроса у каждого: “Как состояние больного?” и “Какие нужны лекарства?”. Сейчас у нас есть почти все лекарства, поэтому в большинстве случаев родственникам не нужно их покупать. Они в это не верят. Начинают колупать врача: “А у вас какой дексаметазон – наш или импортный? Мы хотим, чтобы был импортный! Купим и принесем”. Я пытаюсь объяснять, что разницы нет, но это не работает. Знаете правило “лечи бедных горькими таблетками, а богатых – золотыми”? Это оно.

Недавно был случай: пациентке проводили всю необходимую терапию, включая CPAP-аппарат. Но родственники начали бушевать: “Сделайте КТ!”. Оно показывает точный процент поражения легких при пневмонии, а рентген – приблизительный. Но КТ – огромная лучевая нагрузка, сравнимая со ста снимками на рентгене. Я объяснял родственникам: “Ничего не изменится от того, что вы узнаете, поражение 72% или 76%. Лечение останется тем же. Анализы не лечат”. Родственники решили, что я хреновый врач и они хотят перевести пациентку в другую клинику. Я поговорил с заведующим оттуда, и он сказал, что они будут лечить тем же, чем и мы. То есть изменится только цвет стен. Но, видимо, это принципиально.
На каждом дежурстве мне нужно написать десять историй болезни, это занимает пять-шесть часов.
На каждом дежурстве мне нужно написать десять историй болезни, это занимает пять-шесть часов.
С родственниками пациентов я общаюсь где-то до пяти. Потом снова надеваю костюм и иду в красную зону. Обход длится до девяти-десяти вечера. Только потом появляется время поесть и хоть немного передохнуть.

После десяти вечера, если все идет нормально и ничье состояние не ухудшается, можно сесть писать истории болезни. На каждом дежурстве мне нужно написать десять историй болезни, это занимает пять-шесть часов. Когда происходит что-то экстренное, я не успеваю написать их ночью и остаюсь дописывать после смены. Или еду отдохнуть домой, а вечером приезжаю, чтобы дописать.

Я работаю по графику сутки через по-разному. Иногда через двое, иногда – трое или четверо. В целом получается семь-восемь дежурств в месяц. До коронавируса было примерно так же, но интенсивность работы была другая. Тогда весной после Пасхи и поедания несвежих яиц поступали пациенты с кишечными инфекциями, летом это же продолжалось из-за немытой клубники и других фруктов. Осенью и весной был всплеск менингитов. Еще были больные туберкулезом, ВИЧ-инфицированные. Сейчас таких пациентов у нас нет, но ведь они не исчезли. Где их лечат теперь – вопрос. Мне не хочется верить, что все эти люди теперь умирают на дому.
“За день уходит больше тонны кислорода”
Сейчас в больнице на 95% есть все, что нужно для лечения – оборудование, медикаменты, реактивы, разные виды масок и анализов. Кислород улетает с бешеной скоростью. В начале пандемии 12 баллонов хватало на четыре дня, потом они стали уходить меньше, чем за сутки. Благотворительные фонды помогли нам провести кислородную магистраль от криоцилиндра, и стало легче. Потом установили еще один криорезервуар, уже не на 2 тонны, а на 6. В день сейчас уходит больше тонны жидкого кислорода, осенью уходило 800-900 кг.

С обеспечением бывают парадоксальные ситуации. КГГА купила нам аппаратуру, но мы должны ежемесячно подавать отчеты, сколько часов работал каждый аппарат. А ты ведь или отчет пишешь, или лечишь. То же с журналами списания препаратов. Медсестры записывают, когда и кому дали каждую таблетку. Это правильно, но на это нет времени. Я мечтаю, что появится система, как в АТБ: просканировал штрихкод на упаковке, вбил количество таблеток – и все. Это сильно экономило бы время.
“После полугода пандемии у меня началось депрессивное расстройство”
Больше года этого дурдома тяжело выдержать. Эмоциональная перегрузка медиков – большая проблема. Через полгода после начала пандемии я стал плохо спать. В ночь перед дежурством не мог заснуть до четырех утра. А после дежурства – падал без сил. Мы даже специально купили диван для врачей, чтобы можно было час поспать после смены и уже потом ехать домой.

Через какое-то время у меня началось депрессивное расстройство. Перед дежурством не хотелось вообще ничего, настроение менялось так, что я то плакал, то смеялся. Хотелось залезть под стол и накрыться одеялом с головой. Я так и делал. Знаете, как в анекдоте: “– Анжела, что вы делаете со своей собакой? Она скулит и невозможно спать по ночам. – У меня нет собаки, это я скулю”. Примерно такое состояние было у меня. Я взял отпуск на пять дней, начал пить антидепрессанты, и через полтора месяца стало лучше.

Меня сильно выбивают из колеи смерти. Я пытаюсь рационализировать, говорить себе: “Ты сделал, все, что мог. Все, что придумала мировая медицина”. Но мне все равно плохо.
Меня сильно выбивают из колеи смерти. Я пытаюсь рационализировать, говорить себе: “Ты сделал, все, что мог. Все, что придумала мировая медицина”. Но мне все равно плохо.
Меня сильно выбивают из колеи смерти. Я пытаюсь рационализировать, говорить себе: “Ты сделал, все, что мог. Все, что придумала мировая медицина”. Но мне все равно плохо.
Когда на дежурстве кто-то умирает, я выхожу из больницы, иду по улице и мне хочется прятать глаза. Тут помогает маска – за ней не видно лица. Часто не хочется встречаться с людьми, никого видеть.

Прогнозы у меня невеселые. Я думаю, что третья волна стихнет к концу локдауна – к тому времени мы пролечим людей, которые заболели до него, а новых будет не так много. Но потом опять начнется рост.

Локдаун – время на то, чтобы медицинская система подготовилась и увеличила пропускную способность. Но нам уже некуда ее увеличивать, мы – на пределе. Коек и врачей не станет больше. Все устали.
Елена Масалитина
Инфекционист Центральной районной больницы Первомайска (Николаевская область)
“Был момент, когда в области не осталось ни одной свободной койки”
За последний год затишье у нас в отделении было только в январе – числа до 13-го. Тогда каждый день поступали по пять-шесть человек, а это, по нынешним меркам, совсем ерунда. Большие поступления пациентов начались в марте – во двор больницы приезжали скорая за скорой. 15 марта мы даже открыли дополнительное отделение на 50 коек. Всего в больнице теперь 120 коек, включая десять реанимационных. Все они заняты. Новое отделение заполнилось за три дня.

Как только освобождается место – сразу привозят нового пациента. Если бы коек было больше, в день поступали бы по 15-20 человек. Когда мест нет, их везут в другие больницы. Пару недель назад был день, когда во всех больницах области не было ни одной свободной койки. Пациенты становились в очередь. Более-менее стабильных я выписывала долечиваться домой, чтобы у нас была возможность помочь тем, кто в этом нуждается.

По своим пациентам я вижу, что вирус мутировал. Раньше больному становилось хуже где-то через 14 дней после начала болезни, чаще всего ухудшение проявлялось тошнотой, рвотой и другими кишечными проявлениями. Сейчас ухудшение может наступить и через три дня, причем с летальным исходом. Времени на раскачку нет.

Пациенты поступают в тяжелейших состояниях. Я уже и не помню, когда видела “легких”. Если по протоколу в больнице должны лежать люди с сатурацией от 90, то у нас лечатся, в основном, те, у кого сатурация от 50 и до, дай бог, у кого-то случайно 89. Поражение легких моментальное. Сегодня КТ показывает 8%, завтра человек уже задыхается. Делаем рентген – легких вообще нет.
Всего в больнице теперь 120 коек, включая десять реанимационных. Все они заняты. Новое отделение заполнилось за три дня.
Всего в больнице теперь 120 коек, включая десять реанимационных. Все они заняты. Новое отделение заполнилось за три дня.
Выросла смертность. Вчера умерли двое – женщины 62 года и 78 лет. На выходных – четверо. Раньше умирали, в основном, пожилые, а сейчас – люди от 42 лет. До пандемии в нашем отделении умирали один-два человека в год.

Пандемия сильно отразилась на моей жизни. Я все время занята на работе – обход, прием новых больных, коррекция лечения. И так по кругу. За больными нужно постоянно наблюдать, потому что течение болезни непредсказуемое. Вчера пациентка чувствовала себя хорошо, сатурация была 96. Сегодня утром резко встала – сатурация 50 и одышка. Нужно реагировать моментально, и времени ни на что другое не остается. Завтракаю вечером, когда прихожу домой.

Дома работа тоже не заканчивается. Родственники пациентов звонят и пишут днем и ночью. Находят меня в интернете и через друзей моих друзей. Обычной жизни просто нет. Зато мои приятели шутят: “Ты теперь на пике популярности, всем нужна!”. Но мне не нравится такая популярность.
Иван Черненко
Анестезиолог Центральной районной больницы города Раздельная (Одесская область)
“Прошлую неделю мы закончили без потерь. На позапрошлой умерли трое”
Третья волна для нас началась где-то 12-13 марта. Пациенты стали поступать пачками. За неделю отделение на 45 коек полностью заполнилось, и пришлось доставить еще пять. Сейчас все продолжается в том же ритме, хотя иногда бывают одно-два свободных места.

Новая вспышка коронавируса не была неожиданной. Карантинных мер ведь никто особо не придерживается. Тем более в Одессе. Если в Киеве редкость – увидеть в маршрутке человека без маски, то в Одессе, наоборот, сложно встретить пассажира в маске.

В третью волну течение болезни изменилось и стало более тяжелым. Осенью пациентам становилось хуже на восьмые-десятые сутки, сейчас – на пятые-шестые. Теперь больше людей зависят от кислорода и нуждаются в нем дольше, чем раньше. Сейчас пациенты лежат у нас в среднем семь-восемь дней, раньше – около четырех.

Смертей стало больше, но по процентам сказать сложно. Прошлую неделю мы закончили без потерь, на позапрошлой умерли трое. Причем теперь это люди от 50 лет, хотя раньше были – за 78.
“Умру так умру”
Мое дежурство сейчас – бесконечный обход. В моем подчинении – 25 реанимационных коек. Это – 12 палат. Я обхожу их, меряю сатурацию, осматриваю, опрашиваю. После первого круга проходит минут 40 – и иду по-новой. Пациенты могут утяжеляться на глазах. Полчаса назад человек чувствовал себя нормально, разговаривал, а теперь задыхается и ему нужно вентилировать легкие.

Работать здесь – довольно депрессивное занятие. Ты постоянно видишь, что люди умирают и умирают болезненно. Смерть от дыхательной недостаточности – одна из самых страшных. Сначала человеку не хватает воздуха, потом грудная клетка начинает гореть огнем, потому что зашкаливает гипоксия (кислородное голодание. – Ред.). Люди расцарапывают себе грудь. Бывает по-разному.

Пациенты в тяжелых состояниях ведут себя по-разному. Кто-то очень хочет жить и выполняет все предписания. Говоришь такому пациенту: “Лежи на животе, чтобы легкие лучше вентилировались”, и он готов лежать весь день.

Кто-то, наоборот, говорит: “Я не хочу жить. Убейте меня”. Ковид часто вызывает депрессивные расстройства, и такое настроение закономерно. Мы добавляем в терапию препараты, которые уравновешивают эмоциональное состояние. Но бывает, что пациент снимает кислородную маску, категорически отказывается выполнять рекомендации. На моей памяти не выжил ни один такой больной.

Помню мужчину 50-ти с небольшим лет, который долго отказывался от CPAP. Ему все не нравилось, маска давила и мешала. Мы объясняли, что отказ может закончиться гибелью. Он отвечал: “Ну, умру так умру”. Когда он совсем обессилел от одышки и дыхательной недостаточности, наконец, согласился. Но было уже поздно. В итоге он провел на аппарате два месяца и умер – легкие были безвозвратно повреждены.
“Если закончится кислород, четверо пациентов не доживут до утра”
Когда мы подключаем человека к CPAP, это значит, что его легкие уже не справляются сами. Другими словами, человек одной ногой не в этом мире. Некоторые даже в таких условиях утверждают, что у них не коронавирус, такой болезни не существует, и это просто воспаление легких. В первую и вторую волну таких было больше, но и сейчас попадаются.

Приходится отстаивать доказательную медицину и перед родственниками пациентов. Люди начитаются фейковых блогеров и их “вариантов лечения” и требуют капать их близким бесполезные лекарства. Я показываю им протоколы лечения, а они в ответ: “Но так лечили соседку, и она выздоровела”.

Недавно была парадоксальная ситуация. В коридоре ко мне подбежала родственница больного, схватила за руку и говорит: “Иван Владимирович, я купила антибиотик! Прокапайте! Я кольцо продала, чтобы его купить!”. Я отвечаю: “Зачем? Мы не назначали этот антибиотик, он не нужен”. А она: “Но я посоветовалась, и мне сказали, что после него все станет хорошо”.

Бывало, родственники выбивали дверь в отделение и вызывали полицию – потому что доктор не выходил к ним полчаса. Я бы и рад выйти, но есть только два варианта: я или лечу пациентов, или болтаю с родственниками. Ведь если разговаривать по 15-20 минут с каждым, то когда лечить? Многие просто не понимают, что забирают время у своих близких.
В больнице не хватает врачей, медсестер, санитарок. Мое дежурство длится двое суток, но так не должно быть. По штатному расписанию, у нас прописано восемь анестезиологов, а на деле их три. Это большая проблема.
В больнице не хватает врачей, медсестер, санитарок. Мое дежурство длится двое суток, но так не должно быть. По штатному расписанию, у нас прописано восемь анестезиологов, а на деле их три. Это большая проблема.
Сейчас в нашей больнице есть практически вся необходимая аппаратура. Кислорода тоже хватает. Каждый день его привозят из Одессы две машины, но чтобы стать совсем независимыми, мы монтируем у себя кислородную станцию. Если представить, что сейчас в больнице закончится кислород, в моем отделении до утра точно не доживут четыре пациента.

В больнице не хватает врачей, медсестер, санитарок. Мое дежурство длится двое суток, но так не должно быть. По штатному расписанию, у нас прописано восемь анестезиологов, а на деле их три. Это большая проблема.

В Украине пока нет объективных причин, чтобы эпидемия закончилась. Люди не носят маски, вакцинация движется медленно. Третья волна скоро утихнет, но, если ничего не изменится, у нас будет и четвертая, и пятая – и так до бесконечности.
Дата: 17.04.2021
Фото: фейбук Владимира Лиходиевского, Елены Масалитиной и Ивана Черненко, а также предоставлены Владимиром Лиходиевским
Верстка: Анна Андреева

© 2021 Все права защищены.

Информационное агентство ЛИГАБизнесИнформ

[email protected]