21 октября женщина с опухшими глазами ходит по своей квартире. Подходит к столу, садится на кровать, снова встает. Идет к окну и смотрит вниз с седьмого этажа. В ее квартире панорамные окна. Она прислоняется к стеклу и опускает взгляд на асфальт. Она думает: “Если я – это Олег, то что я буду думать? Как это сделаю? Как решусь прыгнуть вниз?” Это длится несколько часов, потом она берет себя в руки.

40 дней назад, 14 сентября, из этого окна выпрыгнул харьковский педиатр Олег Басилайшвили. Это не первое в Украине самоубийство, связанное с коронавирусом, – в сентябре и октябре пациенты киевских и харьковских больниц, где лечат от COVID-19, уже совершали суицид таким же способом. Сколько всего таких людей – никто не знает.

Басилайшвили был известным человеком в медицинском и родительском сообществах Харькова. О его гибели писали местные СМИ, под постами жены Басилайшвили Ирины Борзенко о смерти мужа – сотни комментариев с соболезнованиями. Многие из них – от пациентов.

– Зимой 2012 года моему ребенку было год и семь месяцев, и он начал задыхаться, – вспоминает одна из пациенток Басилайшвили Анна Якименко. – Я сразу позвонила Олегу Валентиновичу. В те дни он провел у нас дома много времени – наблюдал за ребенком, чтобы понять, что происходит. Ему звонили пациенты, он ехал на вызов и возвращался. Потом заметил, что ребенок лучше дышит, когда холодно, и мы с ним открыли окна, сидели в шапках и куртках. Он был все время на связи, пока ребенок не выздоровел.

Осмотр у Басилайшвили длился 15 минут, а его подход отличался от подхода других докторов. Во время приема он не разговаривал с детьми – просто наблюдал, как они себя ведут, слушал, осматривал. Часто мог вообще не назначать лекарства или назначал мало. Коротко объяснял родителям, что происходит.

– Некоторым родителям такое не подходит – им нужно, чтоб с ними сюсюкали. Меня абсолютно не напрягало, что он мог быть неразговорчивым или смотреть взглядом, в котором читалось: “Что вы от меня хотите? Надоели со своими соплями”, – рассказывает пациентка Наталья Воробьева. – Я просто знала, что, если он заподозрит у ребенка что-то серьезное, то это – совсем другой Олег Валентинович. Без иронии и насмешек, серьезный и сосредоточенный.

У многих пациентов со временем завязывались дружеские отношения с Басилайшвили – к нему обращались по любым медицинским вопросам, просили посоветовать врачей, поили чаем после осмотра, кто-то даже специально покупал его любимую колбасу и сыр, а у кого-то дома были специальные “тапочки Басика” – этим прозвищем Басилайшвили называли друзья, коллеги и пациенты.

Басилайшвили – из семьи медиков. Его отец, Валентин Басилайшвили, тоже был педиатром и автором научных пособий. Олег работал в медицине 20 лет. Сначала был неонатологом реанимационного отделения Харьковского городского перинатального центра, до 2011 года заведовал отделением новорожденных в харьковском роддоме №7, потом работал главврачом в частных клиниках, а в 2019 году открыл свою – небольшой медцентр Basilayshvili Center, где принимал вместе с двумя другими врачами.

Медсестры отделения новорожденных харьковского роддома №7 часто вспоминают Басилайшвили, хотя он уволился из роддома девять лет назад.

– До него у нас была заведующая, которая ничего не разрешала. У медсестер не было своего угла, и на ночных дежурствах можно было только сидеть на стульчике в коридоре, – вспоминает Вера, одна из медсестер. – Когда Олег Валентинович стал заведующим, я подумала: будь что будет, пойду к нему, попрошу. Пришла, рассказала, как тяжело дежурить по ночам и хочется прилечь. Он меня перебил: “Я все понял. Вот это кресло для начала тебя устраивает? Забирай”.

Почти сразу Басилайшили сделал в отделении туалет для медсестер (до этого им приходилось бегать на соседний этаж), душевую и комнату, где можно отдохнуть и поесть. Для пациентов отделения провел кислородную разводку и реанимационные места для новорожденных. Медсестры вспоминают, как он защищал их на планерках с главврачом, а на вопрос: “Вам из-за нас досталось?”, отмахивался: “Все нормально. Работайте”.

Врач-неонатолог Ольга Мустафаева познакомилась с Олегом Басилайшвили, когда пришла на интернатуру в перинатальный центр. Молодые врачи, которые там работали, казались ей чуть ли не богами, а Басилайшвили выделялся особенно – при нем было стыдно чего-то не знать.

– Помню, мне нужно было сделать определенную процедуру с ребенком, которую я раньше не делала, – рассказывает Мустафаева. – Он стоял сзади и надменно наблюдал – справлюсь я или нет. Он пренебрежительно относился к людям, которые не умели делать то, что должны уметь.

Через несколько лет Басилайшвили уже работал в 7-м роддоме и в одну из встреч ни с того ни с сего заявил Ольге: “Тебе нечего делать в 5-м роддоме. Ты там деградируешь. Приходи к нам в роддом”. Врач отказалась, а вечером того же дня Басилайшвили позвонил ей и сказал: “Завтра у тебя встреча с главврачом”.

– Фактически он решил за меня, где я буду работать. Но я никогда об этом не жалела, – говорит Ольга.

Мужчина в черном костюме и бабочке улыбается, обнимает жену в вечернем платье с декольте и смеется, когда друзья рассказывают о нем забавные истории. Это – день рождения Олега Басилайшвили, 8 декабря 2019 года. Ему исполнилось 50, и его жена Ирина устроила грандиозную сюрприз-вечеринку в ресторане и сняла ее на видео.

Ведущий в образе Дороти Майклс из любимого фильма Басилайшвили “Тутси” по очереди приглашает на сцену его друзей, коллег и пациентов. В их тостах часто звучит: “И хотя ты кажешься суровым и иногда надменным, внутри – ты очень ранимый человек”.

Ирина гордится этой вечеринкой. Она готовила ее два месяца в тайне от Олега. Мы встречаемся с ней в кафе в центре Харькова, и перед встречей совсем непонятно, какой она окажется. Об Ирине известно только, что она заведует родильным блоком в Харьковском региональном перинатальном центре, ведет блог о беременности и родах, любит постить в фейсбук снимки с фотосессий с мужем, пишет стихи, увлекается психоанализом и тяжело переживает смерть Олега.

Они с Басилайшвили познакомились в седьмом роддоме. Ирина была замужем и беременна вторым ребенком, Олег – второй раз женат, у него тоже уже был сын.

Роман завязался 12 лет назад, когда Ирина вышла из декрета. Они начали жить вместе, родили сына и поженились. Подруга Борзенко Елена Привалова вспоминает, что Ирина очень изменилась после начала этих отношений.

– Она всю жизнь была очень правильной – хорошо училась, была примерной женой и мамой. У нее как будто был комплекс отличницы, а Олег показал ей, как можно быть свободной, – вспоминает Елена.

Ирина рассказывает, что любил Олег. Он обожал готовить – несколько дней мог возиться с фуа-гра, мариновал стейки в вине, готовил пиццу, ризотто, паэлью и что угодно. Разбирался в вине, виски, любил дорогие часы, хорошо одеваться и чтобы все вокруг него было красиво.

Друг Олега и Ирины, заведующий гинекологическим отделением Харьковского городского перинатального центра Александр Железняков вспоминает, как Басилайшвили выбирал мебель и декор для своей новой клиники:

– Я ему говорю: “Олег, успокойся! Неважно, на каком стуле будет сидеть пациент. Для него главное – не стул, а то, что ты скажешь”. Но он отвечал: “Нет, ты не понимаешь, стулья должны быть именно вот такие, идеальные”. Он уделял мелочам очень много внимания.

Как-то Ирина пошла в салон красоты и обрезала прямую челку. Пришла домой, а Олег сказал: “Это ужасно и никуда не годится. Тебе не идет”. Ирина расстроилась и даже на следующий день видела по мужу, что ее челка его раздражает. Она снова поехала в салон, попросила мастера переделать и больше никогда не меняла внешность без одобрения мужа.

Подруга Ирины Елена Привалова вспоминает, что раньше они часто вместе ходили в магазины одежды. Ирина меряла несколько нарядов, потом приезжал Олег, она снова все меряла и покупала только то, что ему нравится.

– В последнее время мы перестали покупать одежду вместе. Но не так давно я купила себе широкий комбинезон, померяла перед ним дома, и с ним случилась истерика – он смеялся и не мог остановится. Я поняла, что не смогу носить то, что ему не нравится, и отвезла обратно.

В конце января 2020 года Ирина и Олег отдыхали с друзьями на горнолыжном курорте в Австрии. В интернете уже вовсю писали о новом вирусе, появившемся в Китае. Басилайшвили, хотя и не очень хорошо знал английский, мониторил американские сайты, и сразу сказал жене и друзьям, что это – серьезно. Те смеялись: “Где мы и где Китай? До нас ничего не дойдет”. В начале марта, еще до объявления карантина в Украине, Олег принес домой стопку респираторов. Тогда Ирина поняла, что он по-настоящему озабочен пандемией.

Когда начался карантин, Ирина продолжила ездить на работу: “женщины ведь все равно рожают”, а Олег больше времени стал проводить дома. И его это угнетало.

– Он привык жить в режиме несмолкающего телефона. Пациенты звонили даже по ночам, и в какой-то момент он стал отключать телефон на ночь – тогда они звонили мне и просили дать ему трубку, – вспоминает Ирина. – А тут началось затишье. Дети сидели дома и перестали болеть. Да и доход в связи с этим резко упал.

Друг Олега Александр Железняков говорит гипотетически:

– Врачи очень зависят от своих пациентов. Мы привыкаем к тому, что мы нужны, и подсаживаемся на это ощущение. Если какое-то время у нас молчит телефон, мы воспринимаем это как катастрофу. Особенно впечатлительному по природе человеку кажется, что он никому не нужен, и начинается профессиональный кризис.

В мае, после снятия жесткого карантина, дела на работе стали налаживаться, хотя ее все равно было меньше, чем раньше. Басилайшвили взбодрился, и Ирина подумала, что все снова будет хорошо. В июле они вдвоем полетели отдыхать в Турцию, хотя обычно отдыхают с детьми.

– Когда я сейчас это вспоминаю, понимаю, что мне все время хотелось его чем-то порадовать, удивить. Развеселить, поддержать, сделать ему приятное. Он не был супервеселым в Турции, но это было хорошее время. Мне казалось, мы оба отдохнули, – вспоминает Ирина.

Через несколько дней после возвращения в Харьков пара ужинала в ресторане, и Ирине пришло сообщение: “Умер Ашот”.

Друг Олега и Ирины Ашот Худаев – врач сборной Украины по футболу и харьковской команды “Металлист”. В конце июля он заболел коронавирусом, 70% легких были поражены пневмонией. Через несколько дней в реанимации у него случился инфаркт. Худаеву было 48 лет.

– Не то, чтобы они с Ашотом встречались каждую неделю, но они были действительно близкими по духу людьми. Олег, можно сказать, любил его, – говорит Ирина. – Когда это случилось, Олег очень впечатлился. Он сказал, что не пойдет на похороны, а потом – и на 40 дней. Я видела, что он все время будто немного расстроенный, но он не изливал мне душу. Он вообще не был человеком, который рассказывает о своих переживаниях прямым текстом.

3 августа Олег сказал Ирине, что плохо себя чувствует – слабость, температура 37,7, легкий насморк. Очень испугался и сразу решил, что это – коронавирус. 4-го он сдал тест, но тот оказался отрицательным.

Олег не успокаивался, Ирина пыталась снизить градус напряжения: “Тест отрицательный, прекращай паниковать. Просто начинай пить антибиотики, как ты всегда это делаешь. Нет у тебя никакого коронавируса”. Эффекта от своих слов она не чувствовала и сейчас говорит: “У него было какое-то предчувствие, что это точно оно”. И после глубокого вздоха продолжает: “А может, у него были и другие плохие предчувствия, но он о них не говорил”.

Ирина в ту неделю тоже чувствовала недомогание, но списала это на хроническую усталость и легкую простуду от того, что каждый день ныряет в холодный источник. На всякий случай поставила на тумбочку возле кровати флакон с духами – чтобы каждое утро проверять, чувствует ли запахи. 8 августа флакон не пах ничем.

Они с Олегом тут же поехали в частную клинику и сделали срочный тест. Через несколько часов пришли результаты – оба положительные. Вечером сделали компьютерную томографию (КТ) легких. У Ирины – все чисто, у Олега 25% легких были поражены пневмонией.

– Олег сразу позвонил другу, который работает с больными коронавирусом. Тот сказал: “Ты в группе риска – 50 лет, проблемы с сердцем в анамнезе. Ложись в больницу”. Я была уверена, что Олег откажется – мы всегда от всего лечились дома. Но он положил трубку и сказал, что нужно госпитализироваться.

Ирина сама перезвонила врачу и спросила: “Ты уверен? Зачем ему в больницу? У него там настроение испортится. Он же в больницах никогда не лежал”. Врач ответил, что лучше перестраховаться – вдруг ночью внезапно станет плохо, тем более самое опасное время болезни – вторая-начало третьей недели – еще впереди.

Олега положили в двухместную палату. Ирина привезла ему книги, скачала на ноутбук фильмы. Она чувствовала себя нормально, поэтому каждый день ездила к мужу и привозила еду. Через несколько дней Олегу стало хуже. Появилась одышка и признаки легочной гипертензии. Ирина объясняет: когда легочная ткань повреждена, кровь поступает из сердца в легкие под большим напором, и кровяное давление в легочных артериях повышается. Это проявилось на УЗИ, и после него Олег позвонил Ирине и сказал, что его переводят на кислородный концентратор.

– Я очень испугалась и расплакалась. Это ведь значило, что лечение не помогает, и ситуация становится неконтролируемой. В голове была история Ашота, – Ирина глубоко вздыхает. – Я думаю, он тоже испугался. Но мне этого не говорил.

Басилайшвили провел на кислородном концентраторе четыре-пять дней. Это выглядит так: человек измеряет показатель насыщенности крови кислородом и, если цифра опускается ниже 94, берет кислородную маску и дышит в нее. Когда показатель поднимается, маску можно отложить. Но эффект обычно длится до 15 минут, дальше сатурация падает, и нужно снова брать маску.

Друзья вспоминают, что в те дни Олег не мог сказать больше двух-трех слов. Потом начинал задыхаться. В один из таких дней Ирина приехала к мужу, зашла в палату и увидела, что он лежит и нормально дышит. Он встал ей навстречу, прошел несколько шагов и запыхался, будто поднялся на десятый этаж. Ирине стало не по себе, но она не подала вида и шутила. Олег тоже делал вид, что все в порядке.

– Когда человек нуждается в искусственной вентиляции легких (ИВЛ), его вводят в медикаментозный сон, и он не видит, что происходит дальше, – рассказывает харьковский анестезиолог и медицинский психолог Александр Золотарев. – А когда пациенту дают кислород, он находится в сознании, видит показатель сатурации, которая постоянно падает. Целыми днями он может только сидеть, дышать и думать. Обычно в такой ситуации человек переосмысливает свою жизнь. Он понимает, что еще вчера был веселым и с кучей планов, а сегодня зависит от банального кислорода. Это ощущение не для слабонервных.

Золотарев знал Басилайшвили последние пять лет и считал его своим другом. Но сейчас он говорит как бы не о нем, а в целом – о своих наблюдениях за время работы с больными коронавирусом.

Он рассказывает, что под влиянием болезни и стресса многие начинают видеть свою жизнь в черном цвете. А дальше, если упростить, все зависит от эмоционально-волевой сферы личности человека – окажется он сильнее своего состояния или нет.

Олег провел в больнице около двух недель. Потом получил отрицательный результат теста, и Ирина забрала его домой. Она ехала в машине на выписку и улыбалась: теперь все плохое позади, и жизнь начнет налаживаться.

Два первых дня так и было – Олег радовался, что вернулся из больницы, снова начал работать. На третий день он проснулся в плохом настроении, которое больше не прошло.

– Его ничего не радовало и все раздражало. Например, я готовлю, а он подходит, пробует творог и говорит, что он испортился. Хотя это не так. И что бы я не сделала – все не годится, все невкусное и испорченное.

Те, кто не так близко знал Басилайшвили, не замечали, что он изменился – может, стал чуть более задумчивым, чуть чаще смотрел в окно, чуть меньше разговаривал. Дома большую часть времени лежал и читал книги или смотрел что-то в телефоне.

Ирина металась между состояниями “С Олегом происходит что-то ужасное” и “Он устал после болезни, скоро пройдет”. Как-то утром она проснулась, и ее испугало выражение лица мужа. Что она в нем увидела, не может описать словами. Скорее почувствовала, что ему совсем плохо, и решила проконсультироваться у знакомого психиатра. Потом с психиатром изредка стал переписываться Олег.

Как-то Олег сказал жене: “Я вот лежу и думаю, а может, всем было бы легче, если бы я сдох?” Ирину это испугало и разозлило: “Олег, кому было бы легче, объясни? У нас ребенок. И вообще, откуда у тебя такие мысли?” Олег ответил: “Ты знаешь, со мной что-то произошло”. Но что – не объяснил.

Ирина старалась все время занимать мужа делами. Просила убрать в квартире, куда-то поехать, что-то забрать или купить. Каждый вечер звала его ужинать в ресторане. Думала: “Красивое место, вкусная еда, хорошая погода, никто не раздражает – теоретически, это должно помочь расслабиться”. Расслабиться это не помогало – на ужинах Олег был неразговорчивым и погруженным в себя, но и это было лучше, чем сидеть дома.

4 сентября Олег и Ирина были приглашены на свадьбу. В качестве сюрприза решили спеть песню на сцене. Это придумала Ирина, чтобы отвлечь Олега. Каждый пел по четыре простых строчки, что-то вроде: “Семейная жизнь – это ванна с шампанским, кофе в постель. Семейная жизнь, семейная жизнь”. Нужно было записать фонограмму в студии, и тут Олег понял, что не может запомнить свои слова.

– Он стал постоянно об этом говорить: “Я не могу запомнить, не могу запомнить”. Я сначала не понимала, он шутит или нет. Потом говорю: “Забей. Запишем фонограмму, а на самой свадьбе просто будешь открывать рот”. То же самое говорил и ведущий, но Олег как будто не слышал и очень нервничал.

Он начал жаловаться на бессонницу и лежать в кровати по утрам дольше обычного. Ирина звала его с собой на источник: “Ты все равно не спишь. Поехали! Не захочешь окунуться – хотя бы погуляешь на природе, развеешься”. Олег согласился только раз. Он окунулся, погулял, и на пару часов как будто вернулся в свое обычное состояние – стал веселым и, кажется, снова увидел мир вокруг.

– Мы садились в машину, и я ему сказала: “Вот видишь, как тебе классно, настроение улучшилось! Давай ездить вместе каждое утро”. Он согласился, а на следующее утро снова: “Не пойду”. Лежит и все. Я спрашивала, что происходит, о чем он думает. Он молчал. Не могла же я спрашивать это постоянно или выносить его на руках на улицу, – Ирина будто оправдывается перед собой. – Я правда старалась как могла. Но постоянно заставлять и просить – меня это выматывало.

Ирина постоянно анализирует те недели и говорит, что только сейчас поняла, насколько тяжело было Олегу, да и ей самой. А тогда – будто не осознавала этого. Ей ни разу всерьез не приходила в голову мысль, что он может покончить с собой, но теперь кажется, что где-то на подсознании она об этом знала.

– За несколько дней до этого эпизода (Ирина не боится слова “самоубийство”, но сама в разговоре предпочитает не произносить его) у меня вдруг начало косить лицо в одну сторону, и появился нервный тик. Я испугалась, сделала МРТ, но оказалось, что это нервное. Только тогда по реакции своего тела я поняла, насколько мне тяжело выносить то, что происходит.

Басилайшвили продолжал ходить на работу, занимался домашними делами. Большинство друзей и пациентов, которые видели его за несколько дней до самоубийства, не заметили, чтобы он был особенно подавленным и грустным. Но Александр Железняков вспоминает, как на последней встрече Олег вдруг сказал ему: “Мне очень тоскливо”.

– Но мы перевели это все в шутку. Пошли в кино с семьями, потом ужинать. Он был такой же, как всегда. Ничего в нем не вызывало опасений с медицинской точки зрения. А может, я просто этого не видел, как не видишь многого в своих близких.

14 сентября все было как всегда. Утром Олег и Ирина разъехались по работам. Олег провел прием. Съездил к офтальмологу – у него начался конъюктивит. Отвез собаку к ветеринару. Отправил Ирине список препаратов для животного. В первой половине дня они созванивались несколько раз.

Потом Ирина принимала пациентов. Когда они ушли, посмотрела на телефон и увидела пропущенный вызов от мужа. Перезвонила, но он не взял трубку. Она начала нервничать, но сейчас не может объяснить, почему именно, – ее интуиция в тот день молчала.

– Потом я пришла в отделение, и старшая операционная сестра сказала, что Олег звонил, спрашивал, на работе ли я. Она ответила: “Платье в шкафу висит. Значит, на работе”. Я снова ему позвонила, он не взял трубку, – Ирина рассказывает это и из уверенной в себе женщины превращается в мягкую и беззащитную. – Я стала паниковать, а потом думаю: ну что я в обморок падаю? Такое ведь уже когда-то было. Мы отдыхали в Египте, он пошел в море смотреть на рыбок и пропал на полтора часа. Я тогда испугалась, полезла в воду искать, старшего сына за собой поволокла. А оказалось, человек просто увлекся рыбками.

Ирина попыталась успокоить себя этим воспоминанием. И ждала, когда муж перезвонит. Но вместо него позвонила управдом – и сказала, что Олег выпал из окна.

Последние фразы Ирина произносит, глядя на стол, и каким-то потяжелевшим голосом. Говорит, что только потом поняла: Олег звонил, чтобы удостовериться, что она на работе и не помешает ему. Рассказывает, что ехала домой и почему-то очень боялась найти предсмертную записку. Но записки не было. Была только разложенная на столе схема лечения собаки.

– Я старалась как могла. Но я ведь не специалист, – Ирина будто уговаривает себя перестать брать на себя всю вину. – Мне казалось, все наладится, ведь мы не одни – он три раза в неделю общался со своим психоаналитиком. Мы оба ходим на психоанализ уже пять лет. Переписывался с психиатром. Я потом читала их переписку. За три дня до этого случая психиатр спрашивал: “У тебя есть суицидальные мысли?”, Олег ответил: “Почти нет”.

1 октября Ирина написала пост и озаглавила его “Депрессия после ковида – причина смерти моего мужа”. “Люди с пневмонией при COVID испытывают гипоксию (недостаток кислорода). Самый чувствительный к недостатку кислорода орган – головной мозг. (…) У Олега началась депрессия. Мы наблюдались и лечились у высокопрофессиональных психиатра и психоаналитика. К огромному и неожиданному ужасу, болезнь победила Олега”, – написала Ирина.

Коронавирусу всего год, поэтому его последствия для организма мало изучены. Но связь между пандемией и психическим здоровьем уже очевидна. Причем речь идет не только о тех, кто переболел или болеет коронавирусом. Чувство одиночества и оторванности от мира из-за изоляции, тревога, страх заболеть и заразить близких, остаться без работы и денег, вспышки домашнего насилия – с марта об этом из каждого утюга говорят вызывающие разную степень доверия эксперты.

Ученые уже проводят исследования о последствиях коронавируса для психики тех, кто его перенес. И приходят к выводу, что среди переболевших COVID-19 распространены посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), депрессия, тревога и бессонница. У 39% пациентов, тяжело перенесших коронавирус, обнаруживают неврологические осложнения, включая головные боли, инсульты, судороги.

Причин, приводящих к последствиям для психики после коронавируса, может быть несколько.

– Это может быть воздействие вируса на участки мозга, отвечающие за эмоции, тяжелое истощение после болезни, биохимические повреждения, побочные действия лекарств и так называемые внешние факторы – бесконечные негативные новости о коронавирусе, слухи от знакомых о чьем-то тяжелом течении болезни, изоляция и изменения образа жизни, финансовые и социальные факторы, – рассказывает психиатр, заведующий отделением первичного эпизода Харьковской областной клинической психиатрической больницы №3 Дмитрий Мангуби.

Нельзя сказать, что тяжелое течение коронавируса всегда приводит к депрессии. Но ученые предполагали, что количество случаев тяжелой депрессии в связи с пандемией не превысит 1%, а в итоге этот показатель – 5%. При этом, говорит Дмитрий Мангуби, если у человека была депрессия и до коронавируса, болезнь и связанные с ней факторы могут усугубить ее. Он описывает, что происходит с человеком в таком состоянии:

– В голове – пустота, отсутствие любых позитивных мыслей, планов на будущее. Ощущение тяжести и черноты во всем, потеря смысла жизни и всех удовольствий – еда безвкусная (это последствие и депрессии, и коронавируса) и есть не хочется, спать не получается. Засыпаешь на два часа, просыпаешься, пьешь кучу таблеток, чтобы уснуть, и снова просыпаешься через 20 минут в тревоге. Вам нужно встать в восемь, но с четырех вы не спите совсем. Это истощает. Утром все болит и ломит. Нужно умыться, но вы не видите в этом смысла. Промакиваете лицо два раза, надеваете что попало, и каждое движение дается с трудом, – описывает Мангуби.

Человек в депрессии думает, что это состояние с ним навсегда – и парадокс в том, что он думает так, даже если разбирается в этой теме и теоретически знает, что депрессию можно вылечить. Он видит только черную сторону всего, а мысль о возможном выздоровлении – это уже проблеск, и он в таком состоянии невозможен. Часто суицид кажется возможностью бегства от этих страданий и единственным выходом из мучительного состояния.

Мангуби написал диссертацию о повторных попытках самоубийства у психически больных и здоровых людей. Он говорит, что в ряде случаев люди с депрессией могут совершать суицидальные попытки и с подготовкой (выбирают способ и время). Но часть делают такую попытку импульсивно:

– Эта мысль есть у них в голове и срабатывает, когда появляется триггер – открытое окно, отсутствие близких дома, какая-то новость по телевизору, открытый сейф с оружием. Это трактуется как намек, знак, и человек действует импульсивно. Особенно часто так бывает у людей при первом эпизоде депрессии, когда у них еще нет опыта выхода из этого состояния.

Мангуби говорит, что если пациент с депрессией решил покончить с собой, скорее всего, он это сделает. Родственники и друзья не могут увидеть грань между плохим настроением и депрессией. И даже если пытаются помочь, их методы не работают.

– Кто-то может спросить: “Хандришь? Такая хорошая погода, идем кататься на велике”. Они не могут увидеть мир глазами человека с депрессией – небо серое, солнце серое, трава серая, звуки приглушены. Ни в чем нет ни радости, ни смысла. Все мучительно. Понять это и помочь может только врач.

Мы с Ириной стоим возле кладбища в центре Харькова. На могиле Олега провели меньше двух минут – Ирину ноги сами уносят из этого места. Как и находиться на кладбище, ей тяжело общаться с людьми, которые появились в ее жизни благодаря Олегу и ассоциируются с ним. Она еще только ищет свой способ выжить после утраты.

Иногда ей снится, будто Олег умер, а потом воскрес. В этих снах она спрашивает: “Почему?” Чаще всего он отвечает, что жалеет о том, что сделал.

На глазах у Ирины появляются слезы. Она рассказывает о снах, о чувстве вины, которое накатывает на нее волнами. О том, что сначала злилась на Олега – за то, что он поступил с ней и их общим сыном так жестоко. Рассказывает, как злость прошла и появилась огромная жалость – за муки, которые он переживал в последнее время, и физическую боль, которую испытал, когда умирал.

– Вы верите в жизнь после смерти? – спрашивает Ирина напоследок. – Мы с Олегом никогда не разговаривали о смерти. Но я знаю, что он не верил. Я тоже не верю.

Через несколько дней Ирина присылает пост-воспоминание из фейсбука Олега за ноябрь 2017 года. Там три фотографии – кастрюля с шурпой на плите, дорогой коньяк и черно-белый очень красивый снимок Ирины. И подпись “Верните мальчиков домой”.