Однажды мама Наташи рассказала историю, как везла ее маленькую в трамвае, дочка причитала и жалела всех. Я спрашиваю Ворожбит об этом эпизоде из детства. Все же детство – территория, на которой происходит ориентировка на местности, наводится резкость на путь, по которому пойдет человек.

– Я росла у бабушки с дедушкой в селе, – говорит Наташа. – У них была корова, собака, свиньи, кролики. И лучше места для меня тогда не было. Когда моя мама изредка пыталась быть хорошей матерью и забирала меня к себе в этот чужой Киев, который я терпеть не могла, то я начинала страдать… Я быстро перестраивалась – в селе говорила по-украински, а когда приезжала в Киев – переходила на русский. Тогда считалось, что стыдно громко разговаривать на украинском в транспорте, на улице, в любом общественном месте. Это я уже потом поняла, когда подросла.

И вот мама везет меня в сад в трамвае, морозном зимнем набитом, мне хочется спать, и я причитаю українською мовою с бабушкиными интонациями: "Боже ж мій, хто ж корівці дійничку подасть, з ким же бабуся на молочарню піде" – и всякие такие хозяйские перебирала штуки. А моей маме было страшно стыдно. Она готова была сквозь землю провалиться, что у нее такой сельский ребенок.

Когда Наташа говорит о зимнем набитом трамвае, я думаю о том, что она только что парой слов набросала картинку детства из 80-х миллионов граждан, ходивших тогда на горшок. – Сочетание зимы и битком набитого трамвая, в котором едет ребенок. По немногословной точности можно отличить стиль Ворожбит.

Расспрашиваю ее о дедушке, пост о котором когда-то давно прочла у нее на странице в соцсетях. Из поста запомнилось, что у деда была "дырка в голове" после ранения на войне.

– Дедушка не любил рассказывать о войне. У него власти ордена отобрали, потому что он сначала воевал на Второй мировой, был командиром, потом его контузило, он попал в плен. Бежал оттуда несколько раз, в конце концов, американские союзники его спасли, но когда он попал на родину, то его тут же посадили. Так что он не вернулся героем с войны. У него была двойная травма… Когда он выпивал, то заходился приступами ярости и крыл трехэтажным матом всех – и немцев, и москалей, и советы, и бандеровцев. Любил только американцев. Поскольку мы с ним спали в одной спальне, то перед сном я его раскручивала на какие-то рассказы по чуть-чуть. Он рассказывал, как бежал из плена, как кто-то умер с голоду, как они соли какой-то объелись. Такие обрывки воспоминаний. И да – эта "дырка в голове". Он лысый был. Вернулся с "дыркой", без зубов, без ногтей – настрадался человек. Когда умирал в 76 лет – мне кажется, выглядел на все 90 – он кричал "танки" и укрывался одеяльцем. Ты понимаешь, какой отпечаток война оставила…

Наташа говорит, что в ее детстве постоянно присутствовал страх войны. О ней говорили по телевизору, взрослые обсуждали между собой. В Киеве она с родителями жила на ДВРЗ (жилой массив в восточной части Киева, где расположен Дарницкий вагонно-ремонтный завод). По ночам на заводе чинили вагоны. Стоял грохот. Она просыпалась в рыданиях и истерике, потому что думала – война начинается.

– Было ощущение, что война была вчера. Сейчас так странно – у нас идет война и про нее намного меньше говорят, чем про ту войну говорили спустя сорок лет.

Наташа была трудным подростком. Сменила шесть школ. По ее словам, дома была тяжелая семейная ситуация. Отчим не самый лучший человек. В это время они жили все вместе в однокомнатной квартире. Она начала сбегать из дому. В итоге, чтобы "спасти девочку", мама уговорила знакомого тренера взять дочку в спортивный интернат.

– Как ты влилась в среду спортсменок?

– А я не была им конкуренткой! Я же не считалась перспективной. И потом в спортинтернате у меня уже была подружка Светка, папа которой туда меня и устроил. Подружилась со старшими девчонками – они меня как-то полюбили. Почему-то мне там все всегда рассказывали свои лавстори. Видимо, я умела слушать и даже давала советы. Что-то под гитару им пела, стихи писала. Я была не такая как они, но все нормально у меня с ними… Но там я себя не чувствовала симпатичной.

– Почему?

– Ну не была. Спортсменки очень много внимания уделяют внешности. Это же главное – хорошая фигура, всегда уход какой-то. По крайней мере, те девочки, с которыми я дружила, они были звезды. Красотки! А я такая серая мышка – типа умненькая, но серенькая.

– Да ладно!

– Да! Но зато потом, когда я поступила в Литинститут, стала там звездой. На фоне поэтесс в растянутых свитерочках с грязными волосиками, этих мальчиков в нестиранных годами штанах. Но все – гении. И вдруг я такая киевская приехала. Еще у мамы появились деньги, я начала наряжаться. Как – другой вопрос – это было ужасно. Но ситуация изменилась – я вдруг стала считаться красоткой. Это очень смешно.

Когда Ворожбит уже будет учиться в московском Литинституте, то напишет пьесу о взрослении "Галка Моталко", действие которой происходит в спортинтернате и которую затем поставят десятки театров. А когда будет искать актрис на роли девочек-подростков для одной из новелл "Поганих доріг" забракует профессиональных претенденток и отберет на эти роли спортсменок из своего интерната.

У Ворожбит есть свойство – в какую бы среду она не попала, в итоге главная движуха начинает происходить вокруг нее. Секрет в направленности на другого человека.

– Тебе часто люди рассказывают свои истории?

– Всегда. Но мне на самом деле интересно. Я помню все истории, которые мне рассказывали педикюрши, маникюрши, врачи. Самые простые – с их детьми, с мужьями, здоровьем.

– А зачем ты это помнишь?

– Не знаю. Я могу прийти через пять лет и спросить: "Ну как там твоя малая?"

В 2018 году умерли люди, о которых Ворожбит говорит так: "Без них меня бы не было".

Речь об основателях московского театра документальной пьесы Театре.doc Михаиле Угарове и Елене Греминой. Об Элиз Доджсон – руководителе международного отдела лондонского театра Royal Court. О продюсере "Поганих доріг" Юрии Минзянове, который умер в 2020 году.

– Эти четверо, как такие мамы-папы – без них бы Наташи Ворожбит не было точно… – когда она говорит об Угарове, Греминой, Элиз, Минзянове, интонация меняется – в голосе теплота. – Потому что без поощрения, без веры, без поддержки таких авторитетных людей – сам по себе что ты?

Театр.doc все свои 18 лет существования стоял костью в горле у местных властей. После 2014-го началась открытая травля. Театр тогда сделал ряд проектов в поддержку Майдана. Затем – Олега Сенцова. Прямо во время показа, посвященного Сенцову, пришли ФСБ-шники и устроили шмон. Потом на протяжении нескольких лет добивали Док. Вот лишь небольшой отрывок из дневника Греминой того периода. Датирован 7 мая 2015 года:

"Потом пришли двое, которые уже с утра маячили у ворот – следователь из угрозыска, из убойного отдела (!), спец по тяжким телесным, как он рекомендовался. И с ним неразлучник — человек без имени и звания в штатском, который быстро сфотографировал афиши Болотного Дела, Берлуспутина и забытую кем-то у нас коробку с надписью Крымненаш".

Угаров и Гремина умерли весной с разницей в 46 дней.

– Миша и Лена – люди, для которых я писала, – говорит Ворожбит. – Вот, если они меня хвалили, то мнение других было уже не так важно. Их не стало и что? И кто мне скажет правду? Кто мерило? Миша – умный, саркастичный. Лена – великая, великодушная, добрая. Понятно, что, если она обижалась на кого-то, могла как грузинская женщина вычеркнуть красным, каленым железом этого человека из своего сердца… Они люди высшей пробы. Они же умудрялись в театре не доминировать – это была зона свободы и эксперимента. Может, это и пафосно прозвучит, но все, что там делалось, имело какие-то высокие цели.

– Что ты имеешь в виду?

– Разоблачение несправедливости, преступлений. Начиная с истории о Магнитском (Сергей Магнитский – аудитор, находясь под арестом умер в изоляторе "Матросская тишина". – Ред.), о котором мало кто говорил. А они сделали спектакль о бесчеловечном отношении к заключенным. Они ставили нашу пьесу "Дневники Майдана". О тех же "Пусси Райот" делали спектакль, к которым можно как угодно относиться – но ведь ясно, что в демократическом обществе власти не должны себе позволять то, что они позволили по отношению к ним. При этом Лена была очень верующим человеком. Миша – атеистом. Но они же говорили о ситуации с Толоконниковой и Алехиной в правильном контексте.

– Ты не думаешь, что Угарова и Гремину убили?

– Нет. Их убили в переносном смысле. Их добили. Травили театр. Потом был ужасная история с Павленским. Это тот случай, когда они ошиблись в человеке. Они его пригрели, а он оказался редкостным мерзавцем. Репутационно это настолько ударило по театру…

(Петр Павленский – скандальный художник-акционист, в свое время широко прославившийся тем, что прибил мошонку к брусчатке на Красной площади в знак протеста против произвола российских властей. Скандал с Театром.doc возник после того, как актриса театра обвинила Павленского в домогательствах. – Ред.)

Гремина и Угаров до 2014-го были постоянными участниками украинского фестиваля драмы – "Тиждень актуальної п’єси", организованного Ворожбит и режиссерами Андреем Маем и Марысей Никитюк. До "Тижня" украинская драматургия очерчивалась лишь несколькими именами. Угаров и Гремина в Киеве читали лекции о театре нового времени. Раньше таких людей называли просветителями.

Элиз Доджсон "The Gardian" в некрологе назвал королевой международного театра. Она одна из ключевых персон в творческом становлении Ворожбит. И она же в 1999 году организовала мастер-классы в Москве, которые привели к созданию Театра.doc. А в 2011-м в Украине запустила программу для украинских драматургов.

Лондонский Royal Court – престижная театральная площадка. В свое время именно здесь были поставлены первые пьесы Сэмюэла Беккета, Джона Осборна, Сары Кейн.

Центром международного движения была Элиз, которая умела так посмотреть на драматурга, что он чувствовал себя богом. Настоящее искусство может изменить, если не мир, то человека. И иногда нужен кто-то сильный и со связями, кто может открыть имя автора миру. Именно это и делала Элиз – в Украине, Мексике, на Кубе. Список стран можно продолжать бесконечно.

– Элиз меня открыла для британской публики. У меня было шесть постановок в Великобритании, в том числе в Ройал Корте и Шекспировском театре. Это все благодаря ей. Что нужно? Чтобы в тебя поверил человек, который имеет возможность реализовать твои проекты. Она верила, она заказывала мне пьесы. Говорила – пиши, о чем хочешь. Вот тебе тысячу фунтов, я от тебя жду тогда-то пьесу… Я ее даже подвела один раз. Но она потом эти деньги у меня не забрала.

– Ты не написала ей пьесу?!

– Написала полпьесы, а дальше не смогла. Не пошло и все. Это до войны было. Но у нее же украинские корни – она особенно трепетно относилась к украинским драматургам. Меня выбрала... И когда ее не стало, я подумала – ну все, эта страница в моей жизни завершена. Потому что без Элиз, я как без ангела. Ангела-продюсера. То же с Юрой Минзяновым – человек доверил мне нулевой снимать кино.

По иронии судьбы знаковую для Украины пьесу о Голодоморе Наташа написала в нулевые в рамках программы Royal Court для российских драматургов.

– Почему ты, живя в Москве, взяла тему Голодомора?

– Потому что хотелось быть украинкой в этой компании. У меня всегда была такая потребность. Хотелось говорить о наших проблемах и о нашей истории. Меня всю жизнь коробило это "Наташа фром Раша" – за границей до определенного момента считалось нормой так говорить.

И, кроме того, в детстве эту тему я для себя отметила, как страшную и важную, потому что бабушка и дедушка периодически что-то рассказывали. Но я думала, что ближе к 60-ти за нее возьмусь. А тогда, когда мне тридцати не было, я так ляпнула, а они (британцы) уцепились за нее. Они же чувствуют потенциал. Тем более, они поставили задачу – это амбициозный проект шекспировского размаха, вы не должны себя сдерживать. Это может быть историческая драма, действующих лиц может быть сколько угодно. Таких задач драматургам не ставят никогда – говорят обычно на трех стульях разыграть пьесу.

Из десяти пьес, написанных в рамках британской программы для российских драматургов, было отобрано две. Одна из них об украинском Голодоморе – "Зернохранилище". Поставили ее в престижном Шекспировском театре. Название премьерных показов в Лондоне "Русские сезоны" заменили на другое.

Для Ворожбит – это режиссерский дебют. До этого по ее сценариям снимали фильмы, по пьесам ставили спектакли, но услышать реальный голос автора, без режиссерских интерпретаций, можно только в "Дорогах". Там нет ни одной ноты мимо. Для автора также важно найти своего режиссера, как для композитора – музыканта, который сможет точно передать его идею. Такие совпадения случаются раз на миллион. Из похороненных (читай неудачно снятых) сценариев можно составить не одно Байковое кладбище.

Как-то в одном из интервью Ворожбит после театральной премьеры (кстати, удачной) по ее пьесе, спросили – нашла ли она своего режиссера? На что она, после паузы, сказала "нет". Возможно, автор так долго не находила своего режиссера лишь по одной причине – она сама и является этим Режиссером.

В "Поганих дорогах" есть одна новелла, не вошедшая в фильм. Это монолог самого автора о войне и любви, которая сродни войне. Я слышала этот текст в немецком Хайдельберге в рамках театрального фестиваля. Читала его сама Ворожбит. Поставил Георг Жено. Спектакль вышел камерным. В зале вперемешку сидели украинцы, немцы, швейцарцы. Пара русских немцев в летах возмущенно вышла из зала. Их разозлила позиция автора в украинско-российском вопросе и стиль изложения. А швейцарцы слушали, не шелохнувшись до конца. Потом один из них, драматург, сказал мне, что это один из лучших документальных спектаклей о войне.

Ворожбит на протяжении нескольких лет ездила в зону АТО. Собирала материал.

– Как для драматурга для меня – это топливо. Я не из тех, кто выдумывать сильно может. Мне надо от реальных переживаний отталкиваться. Подключиться. А там ты подключаешься моментально. Там невозможная грусть и драма в воздухе. Я ее чувствовала. Особенно, когда в первые годы ездили. Такой контраст с той жизнью, которой ты жила до сих пор. С одной стороны, в этом есть и эгоизм, потому что ты используешь впечатления в своих корыстных драматургических целях. С другой – ты чувствуешь себя живым. Возвращаешься оттуда и думаешь – блин, как же хорошо жить-то нормально.

– Истории, которые легли в основу фильма, ты записывала?

– Ничего никогда не записываю. То, что невозможно забыть, остается. Я сюжеты леплю из разных событий. В фильме нет ни одной истории, которая от начала до конца произошла именно так.

– Как тебе удалось добиться такой органики существования актеров в кадре?

– Я просто знала, как они должны говорить. Чего хочу от них добиться. Может, у людей по-другому слух настроен и им нормально, когда актеры переигрывают, а мне нет.

– При работе с актерами, ты использовала какие-то методы, которые применял Угаров в Театре.doc?

– Угаров много чего применял. Самое простое – замучить актера, чтобы он устал и тогда он заговорит человеческим голосом. Так было с одной актрисой в нашем фильме. Она такая театральная. Это видно сразу. И мы сцену с ней снимали ночью, было очень холодно, и где-то на десятом дубле она так устала, что просто проговорила весь текст как надо. Без наигранности.

Одна из самых пронзительных и одновременно раздражающих ролей в фильме у актрисы Оксаны Черкашиной. Она играет женщину, которая потеряла любимого человека, и везет его тело хоронить. За рулем боец. Вишенка на торте – голова любимого и его мобильный остались у сепаров. Периодически с его номера приходят смс. Черкашина играет эту роль с таким бухим надрывом, что в итоге возникает желание врезать ее героине кувалдой по голове – лишь бы замолчала. По словам Ворожбит, именно такой зрительской реакции она и добивалась. За эту роль Оксана получила национальную премию "Кіноколо" как лучшая актриса.

– С Черкашиной тебе легко работалось?

– Да. Она же пришла на пробы с бутылкой коньяка. И пила во время проб. Никому из других актрис в голову это не приходило. Алкоголь не приветствуется ни во время съемок, ни во время проб. Но я ей разрешила. Она и на пробах пила, и во время съемок.

– Хуже от этого не сыграла?

– Нет. Она не пьянела, но какой-то дурной кураж появлялся.

– Как родилась история с пленной журналисткой и сепаратистом?

– Я знакома с режиссеркой, которая была в плену. Ее история потрясла. Потом я еще слышала рассказы тех, кто сидел в плену. И я все время, когда туда ездила, примеряла ситуацию на себя. Думала: а что я буду делать? Как я себя буду вести?

Эта новелла – результат моих страхов.

– Тебе не жаль было убивать парня-сепаратиста?

– Не очень. Для меня самым страшным моментом стал тот, когда героине его надо было понять и простить. А есть вещи, которые не надо понимать и прощать. Потому что все, что он сделал с ней, простить нельзя. При этом особенно зрители-мужчины удивляются, почему я его убила. Женщины преимущественно беспощадны – потому что в жизни, как правило, прощают и терпят вещи и похуже, но тут у них какая-то сатисфакция происходит – они получают то, что не делали в жизни. Они убивают этого мудака.

Последняя новелла ленты отличается от предыдущих – и содержанием, и стилистикой. Сюжет прост. Городская барышня сбивает на сельской дороге курицу. Предлагает хозяевам в качестве восполнения ущерба деньги. И неожиданно сюжет заруливает в такие глубинные экзистенциальные дебри, что становится страшно.

– В финале ты показываешь тотальную бедность героев. Банки с проросшим луком, сковорода с жаренной, утопающей в масле картошкой, какие-то тряпки, сальная плита. Была ли мысль показать нашу бедность таким образом, чтобы объяснить, почему некоторые люди во время войны превращаются в скотов?

– Я не планировала эти кадры снимать, но, когда мы приехали в дом на локацию – поняли, что обстановка работает на историю. Там потрясающе красивые натюрморты. И вещи, предназначение которых городскому человеку не понятно. Половина предметов оттуда горожанину могут показаться орудиями пыток. Типа доилки для коров. Какие-то очень простые вещи, которые кажутся пыточными инструментами, и становится страшно. Мне хотелось показать мир, в котором они живут. Насколько он отличается от нашего. Да, безусловно, это бедность, но не только она… В этих натюрмортах есть что-то демоническое… Хтонь какая-то…

– Каких-то иррациональных вещей ты опасаешься? Ты мистик?

– Наверное, да. Я это ловлю, чувствую.

В этот момент с крыши дома сорвалась громадная сосулька и так грохнула о подоконник, что мы обе, сидя по разные стороны скайпа, вздрогнули. И я поспешила перевести тему на более рациональную и жизнеутверждающую.

В украинском кинобизнесе тема денег самая актуальная. Спрос явно перевешивает предложение. Питчинг Госкино – это настоящее рубилово. Происходит он раз в год. Есть еще Украинский культурный фонд – там тоже раз в год выделяют средства на кино, но не столь масштабно.

Из сотен проектов финансирование получают единицы. В кинематографической среде "кидают на деньги" столь же часто, как на базаре в 90-е. У этого явления настолько много лиц, что киношник никогда не знает, где поскользнется. Самые уязвимые – сценаристы, потому что они должны писать сценарий в ситуации, когда не ясно – удастся выиграть питчинг или нет. И часто многие попадают в откровенно некрасивые истории, нередко по собственной глупости.

Один из наших общих знакомых сказал о Ворожбит, что она мощный драмер и если берется за масштабный проект – сделает. Написать 16 серий сериала – это как полгода в шахте. У хорошего сценариста должен быть не только дар, но и железная задница, а еще бизнесовая жилка.

Спрашиваю у Наташи, как сценаристам защитить себя от обмана или малоприятных ситуаций, когда написанный сценарий на питчинг не прошел, и, соответственно, денег за работу продюсеры не заплатили.

– Авансы надо брать, когда человек тебе дает аванс – он тебя уже не бросит.

Расспрашиваю о бюджете "Поганих доріг". Проект подавался в Госкино, но не прошел. 11 млн грн на фильм выделил УКФ. Для полного метра это мало. Как Наташа определялась с режиссерским гонораром?

– У меня был очень маленький гонорар, я согласилась на столько, сколько мне предложили. Была благодарна – это как режиссерские курсы, за которые тебе еще и заплатили что-то. На следующую картину (речь о следующем фильме с рабочим названием "Демоны", который выиграл 14-й питчинг Госкино. – Ред.) бюджет больше закладывается. Перед тем, как обсуждать гонорар за фильм, я поспрашивала у знакомых режиссеров, сколько они берут, и поняла, что у всех совершенно разная информация о сумме – как и у сценаристов. Вот на сколько ты себя чувствуешь, столько и проси… Ситуативные нюансы надо конечно учитывать. – Вот ты думаешь, если бюджет фильма 20 млн и если из них ты попросишь пять, то на кино останется мало и тебе жаль. Ты же хочешь, чтобы фильм был хорошим. Ты же не враг сам себе… Но хорошо, что вообще можно получить это финансирование. Еще лет десять назад это было невозможно. Так – редкие случаи. И давали в основном на такое говно... Поэтому сейчас надо разбираться, внимательно читать договора и знать себе цену.

– Снимать тебе нравится больше, чем писать?

– Нет, это вообще по-другому. Когда я начала снимать, я поняла, что все-таки люблю писать. Потому что, когда ты пишешь – тебе тепло, ты спишь, сколько тебе надо. Сам себя регулируешь. У тебя нет в подчинении 50-ти человек, ты не должен ни на кого производить впечатление особо. У тебя зона комфортного мирка. Хотя Миша Угаров всегда говорил, что писать намного сложнее.

– Он говорил: "Писать – дело одинокое".

– Да. А съемки – это физически тяжело. Потому что это всегда длинные смены, то жарко, то холодно. А самое ужасное – это ожидание. 90% времени ты ждешь – пока переставят свет, камеры, пока загримируют артистов. Потом снимать по 15 одинаковых дублей – боже, как это скучно. Но кино – наркотик, на который подсаживаешься с первого раза. – Когда понимаешь, что можешь свою историю сам от начала и до конца рассказать. И никакой, сука, режиссер, не будет трактовать, менять, убирать, добавлять. Я тоже меняю, убираю, трактую, но я же имею право. Я поняла, что важные для меня тексты уже никогда никому не отдам – буду сама пытаться их делать.

– На 1 апреля намечена премьера "Поганих доріг". У тебя есть ожидания по кассовым сборам?

– Все-таки я надеюсь на резонанс. Когда работаю с серьезными темами – всегда стараюсь оставить место юмору, иронии, парадоксу, а зрители это ценят. К тому же там много про любовь и ненависть, это же интересно.

Напоследок задаю вопрос об ощущении духа времени. Драматурги по природе своей интуиты. Такие гадалки от пера. Получаю неожиданный ответ: "Я поддаюсь паническим атакам, переживаю из-за всего. Ситуации в мире, стране, дочки, мамы… Но в целом мне очень интересно жить. Интересно, что будет дальше…"

Если посмотреть на творческий путь Ворожбит, может показаться, что это череда невероятных совпадений и удач. Фарт в творчестве, как и на войне, никто не отменял. Но побед так много, что к 2021 году в этом прослеживается ломовая закономерность, которая подкреплена ничем иным как реальным даром.

Ее первым громким проектом стал сериал "Школа", который был снят Валерией Гай Германикой и вышел в 2010 году. Тогда о "Школе", написанной в традициях "новой драмы", широко заговорили на постсоветском пространстве.

Когда началась война на востоке, Ворожбит и ее друг, театральный режиссер немец Георг Жено, с группой волонтеров поехали на Донбасс. В результате поездки был снят фильм Лизой Смит "Школа №3", который победил в 2017 году на Берлинале в программе Generation 14+.

В 2019-2020 по сценарию Ворожбит вышел сериал "Спіймати Кайдаша", на котором она же была шоураннером. Этот телепроект для украинского ТВ стал революционным, показав, что можно делать успешные сериалы в более жесткой и соответствующей реалиям стилистике, чем привык украинский зритель.

И наконец, дебютные "Погані дороги" попали на фестиваль класса "А", куда присылают тысячи фильмов со всех концов мира вполне маститые режиссеры. Присылают годами. Для кого-то попасть на такой форум – дело жизни. Не меньше. Это как спортсмену, который впахивает с детства в спортзале, попасть на Олимпиаду. Случайностей или просто везения в таком деле не бывает.