Другое – ей десять лет. Родители прогорели с бизнесом. В 90-е каждый предприниматель был под прицелом бандитских бригад. Собрав последние $700, родители отправляют дочь в Италию по итало-украинской программе, в которой украинских детей-чернобыльцев берут на время в итальянские семьи. Марыся к тому моменту знает английский. Девочка летит в Италию одна, имея весьма условное представление о стране.

В аэропорту ее встречает семья, с виду ромы, которые ей приветственно машут. С английским в Италии туго. Его никто не знает. Гугл-переводчиков еще нет. Итальянцы об Украине знают четко лишь одно – что там был Чернобыль и что Андрей Шевченко украинец. Поэтому какое-то время местные дети играют с Марысей в игру – подбегают к ней с пейджером, потом с ужасом и криками отбегают подальше. Что это за игра Марыся понимает только со временем – на самом деле, это такое издевательство, дети пейджерами "меряют" уровень радиации, которой "заражена" девочка из Украины.

Потом Марыся подружилась с семьей, провела в Италии с перерывами несколько лет, выучила итальянский. А в 14 лет вернулась из очередной поездки в Италию с пирсингом в ухе и розовыми волосами. На дворе стоял 2001-й. В то время на киевских улицах можно было еще получить по лицу за фенечки из бисера на руке. Ну а розовые волосы – были за гранью. Сейчас на пирсинг так же, как и на цвет волос, не обращают внимания даже старушки, а тогда народ на улицах от девочки с розовыми волосами шарахался.

Третье воспоминание – она подросток, идет с репетиторкой по пустой улице Троещины. Она ее за что-то отчитывает, Марыся что-то громко кричит в ответ. Репетиторка не выдерживает и говорит то, что говорили тысячам в нашей стране в разное время: "Не кричи. Що люди скажуть?!" Марыся оглядывается: улица – пустая.

– На каком-то этапе мне стало больно жить,– говорит она. – Я подумала, какого хрена? Наращу-ка я себе кожу. И стала абстрагироваться – на это смотреть не буду, с теми людьми общаться не стану, никого к себе не подпущу, буду закрытой. Полгода так делала. А потом поняла, что начинаю меняться как личность, которая занимается творчеством. Что как раз вот эта моя способность пропускать через себя и быть без кожи, помогала мне чуть больше видеть. Это мой профессиональный навык – пропускать через себя чуть больше, чем другие. И если я этот навык утрачу ради психологического здоровья, не смогу дальше функционировать как художник. Я должна быть медиатором, в этом и состоит моя работа – пропускать боль и радость через себя. Но сильные эмоции надо правильно сублимировать в историю. С одной стороны, надо быть без кожи, чтобы существовал твой творческий механизм, а с другой стороны, этот творческий механизм и защищает меня, потому что я не в кровь себе боль пускаю, а перенаправляю на страницы.

Затем как сценарист пришла в проект "Україно, Goodbye!", в рамках которого было снято 25короткометражек на злободневные для Украины темы. То, что получалось по ее сценариям, ей не всегда нравилось. И тогда один из продюсеров предложил ей попробовать самостоятельно снять кино. Марыся стала оттачивать режиссерское ремесло на коротком метре.

Фраза на пустынной улице "Що люди скажуть?" войдет в ее полнометражный дебют "Коли падають дерева", который попадает на конкурс престижного Берлинале. Оказаться с фильмом на этом фестивале уже большая удача для режиссера. Впоследствии "Дерева" побывают на сорока кинофорумах, четыре из которых класса "А". Потом у Марыси случится срыв.

– Она скрывала, что больна, – рассказывает Марыся. – Сгорела за две недели, и для меня это было очень болезненно. Я была у нее на приеме, а через две недели сидела дома, скролила Фейсбук и тут появляется в черной рамочке моя психолог, с которой я общалась семь лет. И дочка ее пишет – через два дня прощание. Меня поплавило в говно.

– Как думаешь, почему, когда человек для тебя неожиданно умирает, появляется чувство вины? У тебя оно было?

– Да. У меня первая мысль возникла – что мы, клиенты, ее добили. Она была крутым профессионалом и человеком большого сердца. Поэтому после ее смерти так много людей и пришло попрощаться. У меня с ней были моменты на последних сеансах, когда я ей что-то говорила, а у нее слезы появлялись– я думала, может, ей меня жаль, человек не в ресурсе. Я не знала, что она больна. Более того, она покашливала, она очень похудела, а я думала – ой, как хорошо похудела, человек на диете. Такое…

– Если бы ты успела сказать ей что-то важное, чувство вины было бы меньше?

– Проблема в том, что у меня с этим как раз очень хорошо. Мои друзья, которые тоже к ней приходили как к психологу, соблюдали профессиональную дистанцию. А я ее через три года перешагнула – обнималась с ней, писала каждый день, звонила, и когда за границей была тоже. Она была моей опорой, несущей стеной. Мне друзья говорили: "Это непрофессионально, тебе надо поменять психолога". – Да, непрофессионально, возможно, нужно поменять психолога, но мне было хорошо с ней, я ее любила и мне пофиг, профессионально это обниматься со своим психологом или нет.

На протяжении семи лет я разговаривала с этим человеком. И вдруг ее больше нет… Я выходила на улицу, бродила, вела с ней бесконечный внутренний диалог, а однажды утром обнаружила себя у разрушенного дома. Как я там оказалась, я не помнила. При этом я не пила ничего, не принимала… Я поняла, что со мной что-то не то происходит. Я не могу прожить эту смерть…

Из состояния тоски и тревоги Марысе помог выйти проект "Я, Ніна", вернее люди с онкодиагнозом, которые стали прототипами героев будущего фильма. Но обо всем по порядку.

Спрашиваю у Никитюк, сколько у нее стоит сценарий полного метра.

– Моя стандартная цена и все об этом знают –$20 000, –отвечает она. В этом ответе есть определенная смелость, потому что вот так напрямую о цене за сценарий или гонорар за фильм у нас вообще не принято говорить.

Сценарий Марыся писала год. Предварительно проводила документальное исследование темы. Навык, почерпнутый еще в то время, когда она занималась театром и писала пьесы.

Существует такое направление – докудрама, в основе которой интервью со свидетелями или участниками событий.

– Я договорилась с Яниной, что надо расширить информационную базу по раку и найти дополнительные истории для сценария из жизни разных людей. Три месяца брала интервью, опросила примерно 40 человек. Спрашивала об анамнезе, о том, как человек попал в диагноз, как переживал это. Часть сценария базировалась на личной истории Янины, а часть – на базе прототипов.

Съемочную группу консультировали врачи-онкологи. Они же снялись в сцене с операцией по удалению опухоли. Эту сцену снимали три часа.

По словам Марыси, поначалу она думала привлечь к съемкам людей, которые больны раком или болели им и сейчас находятся в ремиссии. Но полностью воплотить задуманное оказалось невозможно.

– Кандидатов приглашали на кастинг, –рассказывает режиссерка. – Они соглашались, затем часть не приходила. Они извинялись, писали, что поднялось давление, называли еще какие-то причины. И стало понятно, что не надо этих людей гробить съемками, снова заставлять переживать травматический опыт.

Но были исключения. В фильм вошли и люди в ремиссии, и даже те, кто только закончил лечение. Однажды на кастинг пришла, высокая и очень худая девушка.

–Красивая, странное такое лицо – как я люблю, – вспоминает Марыся. – Очень коротко стриженная и худая. Смотрю, думаю – блин, как баба подготовилась! Постриглась! И прямо очень подходит на роль. Мы решили ее утвердить. Спросили, как она относится к нашей теме? – А она в ответ: "Вообще-то, я лечусь". У нее тогда была последняя химия. Сейчас вроде все хорошо. Ей 28 лет… Еще я нашла чувака – Юру Коберника – он стал прототипом героя фильма Антона Бессмертного. В реальной жизни Юра сам себя вылечил от рака. У него была лимфома Ходжкина и при этом резистентность к химии. Было это то ли в 2013-м, то ли в 2014-м, когда в Украине еще не было лицензии на иммунотерапию. Юра через интернет на разных специализированных англоязычных врачебных форумах стал читать исследования. У него была неагрессивная форма рака и соответственно запас времени был. Год он изучал эту тему. Выучил терминологию, подтянул английский. Начал списываться с врачами, нашел российского чувака, который на эту тему записывал подкасты. Списывался с зарубежными врачами, консультировался. В итоге привозил себе контрабандой иммунку для лечения, в этом нет ничего противозаконного – просто она тут не лицензирована. И выздоровел!

Спрашиваю, это будет фестивальное кино или зрительское для широкого проката? Марыся говорит, что это будет арт-мейнстрим. Для справки, арт-мейнстрим – модное понятие и относительно новое. Это –симбиоз двух разных направлений артхауса и мейнстрима, фестивального кино для узкого круга ценителей и популярного. То есть сочетание несочетаемого. Например, "Нимфоманку" Ларса фон Триера можно смело отнести к арт-мейнстриму.

– У нас история непростая, – объясняет Марыся. – Сама по себе тема довольно сложная. Истории про СПИД классные снимают – "Джиа", "Даласский клуб покупателей" – но я бы не сказала, что эти фильмы рассчитаны на широкую зрительскую аудиторию. Рак – травматичная тема – мы пытались балансировать между темой и эстетикой. В любом случае, строился фильм таким образом, чтобы в финале был катарсис и была надежда. От законов драматургии никто не уходит. Чтобы человеку дать надежду – ее вначале надо отнять.

– Вместо того, чтобы видеть ее, анализировать, травмироваться и проходить этот этап – мы закрываем на это глаза. Тема же рака обрастает иногда настолько дремучими заблуждениями, что кажется, мы живем не в информационную эру, а во времена, когда люди верили в то, что ведьмы могут вызвать дожди и болезни.

– Что тебя удивило во время работы над фильмом?

– Предубеждения, которые существуют в обществе о больных людях. Сейчас это проявляется меньше, но в 2010 году были случаи, когда онкобольным не подавали руки – боялись заразиться через рукопожатие. Или не произносили название болезни вслух. Мне одна девочка рассказывала, как ей другая говорила: "У вас же это на Р?" Не могла сказать "рак". Еще какие-то люди мыли руки после ребят. Много историй о том, как родственники перестают общаться, друзья, как уходят мужья или жены. Какие-то стремные такие вещи происходят. Будто смерти нет. А если с кем-то она происходит – человек думает свалю-ка я побыстрее. Одной из наших прототипов бывший муж так и сказал: "Я на раке не женился". Но, конечно, есть много других историй. Когда близкие остаются с заболевшим до последнего. Была история о Наташе Барской и ее муже, они знакомы со школьных лет. Ей врачи сказали – пока будет палиативка, будешь жить. То есть, она всю жизнь должна принимать лекарства. И ее муж ушел работать дальнобойщиком, чтобы зарабатывать на терапию. Она его месяцами не видит, он зарабатывает. Это большая любовь. И эта история очень вдохновляет. Мы взяли ее в кино. Хотим показать разные стороны жизни с этим диагнозом. Основной посыл фильма состоит в том, что даже если очень хреново, нужно собраться и жить дальше. Лозунг проекта "Варто жити" – мне очень близок.

– Ты что-то новое для себя поняла в процессе работы?

– Меня восхищает человеческая способность выжить. Чтобы не сломаться и пройти через это, надо иметь определенный набор качеств, нужно "нарастить себе хребет". Человек, которому это удается, приобретает очень качественное ощущение жизни и времени.

– По-твоему, осознание, что ты умрешь, может изменить качество жизни?

– Да. После знакомства с этими людьми, мне стало стыдно. У меня же все более-менее норм, есть нюансы, но я здоровый человек, у меня тут родители, сестра, кошка... И вот ты делаешь интервью с человеком, у которого рак. Спрашиваешь, о чем он мечтает – а сам в этот момент думаешь: "Вот бы мне Оскара..." Человек отвечает: "Я кофе хочу, три года не пил. Дай мне свой кофе, я понюхаю". И ты даешь ему этот свой кофе, смотришь, как он его нюхает и тебе дико стыдно… И вдруг ты осознаешь, что вся жизнь – это всегда один единственный день. И этот день состоит из мелочей, которые и являются базовыми: завтрак, кофе, прогулка, работа. Ты по привычке не замечаешь эти мелочи и думаешь, что завтра-послезавтра, двадцать-сорок лет у тебя в запасе есть, когда-нибудь потом ты успеешь ощутить жизнь по-настоящему. Но, если закладываться на то, что завтра у тебя может не быть, ты совсем иначе пьешь кофе, иначе, звонишь друзьям и бежишь с ними обниматься.

По словам Марыси, раньше для нее было важно, чтобы человек горел идеей. А вот как можно гореть жизнью, было непонятно. Во время съемок наступил экзистенциальный момент, когда на очередное интервью пришел человек. Он перенес рак и настолько "горел жизнью", что казался человеком-солнцем – "возле него мурашки по телу ходили".

– После этого я поняла, что гореть можно не только идей или искусством, а помощью другому человеку. Да даже себе. Более того, помогая себе, проживая свою жизнь более осознанно, ты можешь вдохновить других – чтобы подняться и идти дальше. И меня это так душевно подняло. Я поняла, каким хочу сделать фильм – это будет ода жизни, несмотря на диагноз.

Во время работы над проектом ее уныние ушло. А ясное осознание простой формулы – что человек всегда живет один день и от него зависит, каким он будет, вопреки и несмотря ни на что – осталось.