Аль-Хол и Рож – лагеря закрытого типа. Их обитатели не могут по своей воле выйти за ограду из колючей проволоки, охраняемую вооруженными людьми. Аль-Хол, изначально рассчитанный на 11 000 беженцев, сейчас вмещает почти 65 000. Из них две трети – дети. Такая концентрация людей без проточной воды и канализации – уже само по себе гуманитарная катастрофа.

В лагере живут женщины и дети, бежавшие с территорий, ранее оккупированных самой жестокой террористической организацией мира "Исламское государство". Их называют семьями ИГИЛ. Отчасти это справедливо. Оттого к беженкам и отношение как к заключенным.

Но у каждой из них своя история. Жизнь куда сложнее броских ярлыков. Некоторые уехали вслед за супругами в поисках лучшей жизни для мусульман, других эти мужья обманули или заставили ехать под угрозами. А кого-то война настигла на мирных территориях, и им не посчастливилось выбраться вовремя.

Есть и те, кто сам повелся на сказку о халифате, ехал строить идеальное государство, а попал в ловушку, откуда выбраться могут только мертвые. Как мама той трехлетней крымской татарки, молодая образованная женщина, выбравшая себе имя Ева.

В секретной переписке она рассказала о жизни в лагере за пределами человеческих возможностей. Ева согласилась на разговор, потому что еще надеется спасти своих дочерей.

Резкий звук будильника. Открываю глаза, за окном едва наметился рассвет. Поднимаюсь, набрасываю свитер, завариваю кофе, сажусь у монитора. Кутаюсь, жду. Ровно в обещанное время на экране: "Доброе утро".

Моя собеседница – где-то посреди пустыни в двух тысячах с лишним километров отсюда. Ева не может рассказать о себе открыто, избегает излишне детализировать имена, места и даты. У нее есть на то свои причины.

В лагере запрещена связь с внешним миром. Если надзиратели узнают о нашем разговоре, женщину могут избить, изолировать, разлучить с детьми. Проблемы будут и у родственников. Ева – крымчанка, на полуострове живут ее родители. Она опасается, что ФСБ придет к ним с обысками и будет таскать на допросы: "Вся моя семья из Крыма. Это очень опасно для них. Родители пожилые и больные. Я не хочу их подставлять". Единственное, что заставляет ее говорить, – остатки надежды выбраться из сирийских лагерей и дать дочкам шанс на нормальную жизнь.

Сирийская история Евы переплетена с аннексией Крыма. В 2014 году у нее развилась сильная депрессия, все рушилось на глазах – привычная жизнь, работа, социальные связи. В этот момент ей позвонила знакомая и начала расписывать красочную картину будущего.

"Она говорила о том, что здесь, в Крыму, нет жизни. Завела тему о Сирии, мол, там есть захваченные территории с охраняемыми границами, на них мирная жизнь. Там царят добро и справедливость, взаимопомощь, братство и тому подобное. Это была вербовка. Опять же, повторюсь, я была глубоко подавлена. Обычно жизненные решения я тщательно обдумывала. Но в тот момент мне очень нужно было выйти из среды, в которой находилась", – рассказывает Ева.

О войне в Сирии девушка знала немного, в основном из сети: "Видео в Youtube, применение химоружия Башаром, дети заплаканные и обездоленные". В ее окружении не с кем было это обсудить, только с людьми в интернете. «Знакомая» предлагала уехать вместе, а по прибытию снять домик на двоих.

Через пару недель такого общения Ева покинула дом, никому ничего и не сказав: "Меня бы посчитали сумасшедшей, некому было рассказывать. Я жила светской жизнью, не мусульманка, не в хиджабе. На тот момент я не знала, в какую ловушку попаду. Уезжала с мыслями, что остаюсь свободным человеком, в любой момент могу вернуться". В Турции ее встретили проводники и переправили в Сирию. "Знакомая, которая тоже "собирала сумки", НЕ поехала )))", – иронично отмечает Ева.

"Когда вы поняли, что больше не свободный человек?" – "Когда пересекла границу Турции и Сирии".

Ни о каком "домике на двоих" не могло быть и речи. Еве, как незамужней девушке, положено жить в макаре. Макары – это дома для женщин наподобие общежития, в большинстве предназначенные для вдов и детей погибших боевиков. В одной комнате могли тесниться пять-шесть семей. Они тщательно охранялись, женщинам выходить не позволялось, даже продукты жильцам приносили мужчины.

"Мое представление об этой войне было как о внутреннем конфликте между правительством и народом. Позже я узна́ю, что там весь мир. В макаре было много женщин и детей из разных стран, разной национальности, цвета кожи, говорящих на разных языках", – вспоминает Ева. Жить в общежитии очень сложно и физически, и морально, и финансово, а выход из него только один – замужество.

Ева не хочет рассказывать о супруге. Я и не настаиваю. Единственно, о чем она говорит открыто, – муж сделал все, чтобы вызволить ее и детей из подконтрольных "Исламскому государству" территорий. "Попасть туда легко, а выход очень сложный. Никто не говорит об этом вслух. Мысли были давно, но к кому обратиться, я не знала. Боялась, что меня там “потеряют”", – объясняет Ева.

Серьезно готовиться к побегу (или, как она говорит, к "выходу") Ева с мужем начали в 2017-м, после того, как иракская армия отбила города Талль-Афар и Мосул. Население "Исламского государства" делилось на ансаров, то есть коренные народы, и мухаджиров – тех, кто переехал из других уголков мира, другими словами "сделал хиджру". "В основном все эти иракцы, сирийцы, арабоговорящие еще в 2016 году вывезли свои семьи и сами вышли, оставив на мясо мухаджиров, их жен и детей. Муж увидел, какая судьба постигла мухаджиров в Талль-Афаре и Мосуле, и стал прицельно искать дорогу", – говорит.

Поиск "выхода" занимал много времени, требовал ресурсов, которых не было, предельной осторожности и надежных связей. "Там есть амният – что-то наподобие СБУ или ФСБ, эти люди отлавливали всех, кто хотел выйти, сажали их и казнили", – объясняет Ева.

Супруг тщательно подбирал проводника, опасался, что жена с детьми может попасть в плен. На тот момент она была беременна. Мужчина продал автомобиль, нашел человека, заплатил ему, посадил их и отправил. Но все меры предосторожности оказались напрасны: "На первом же посту этот грязный проводник передал курдам нашу группу женщин и детей. Нас забрали в тюрьму и в течение месяца гоняли по разным местам".

В итоге Ева оказалась в лагере в сирийской провинции аль-Хасака. Ее контролирует Сирийские демократические силы (SDF) при поддержке международной коалиции, возглавляемой США.

Сложно в это поверить, но Еве с детьми еще повезло. Они выжили, не попали под авианалеты, не прятались от снайперов в траншеях, не голодали, как другие украинские женщины. Некоторым, уходя из зоны боевых действий, приходилось жить в завалах под бомбежками, есть траву и пить воду из реки, рожать детей без медицинской помощи и сразу же после родов часами идти пешком.

"Наше жилье – обычная палатка, но стараемся сделать ей побольше слоев, накидываем старые палатки, чадры. Летом жить невозможно – зной +45 – +50 градусов, а зимой очень холодно. Утепляем, укрепляем, строим дворы, потому что здесь страшные ураганы. Я таких нигде не видела. Когда живешь в каменном доме, этот ветер не чувствуешь. Но в палатке ощущение, что сейчас взлетишь вместе с ней. Прошлой зимой вообще прошел сильный снегопад. Мы очень удивились, в Сирии такого не было никогда", – рассказывает Ева. Она готовится встречать в лагере уже четвертую зиму.

Международный Комитет Красного Креста и "Врачи без границ" характеризуют условия в аль-Холе и Роже как гуманитарный кризис. В ноябре в сирийской пустыне начинается сезон ливней и ураганов, который продолжается полгода, до апреля, – опасное время для обитателей лагеря.

В палатках нет отопления, газа или электричества для готовки. Обогреваются керосиновыми горелками, готовят на открытом огне. – Это самая страшная вещь в холода. Мы их очень боимся, – говорит Ева. – Здесь часто бывают пожары зимой. На моих глазах горели женщины и дети. Кусок тряпки сгорает за секунды".

Администрация выдает огнетушитель на четыре-пять палаток, но им зачастую не успевают воспользоваться. Когда загорается одна палатка, огонь моментально перекидывается на соседние. "Хорошо, если люди успевают из нее выбежать, но вот был случай, когда азербайджанка со своими пятью детьми не успела. Все заживо сгорели", – вспоминает Ева.

Обитатели аль-Хола и Рожа страдают от недостатка еды, питьевой воды, средств личной гигиены. Они полностью зависят от гуманитарной помощи международных организаций. В Роже, например, ЮНИСЕФ ежемесячно выдает сахар, подсолнечное масло, рис, булгур, горох, чечевицу, бытовую химию. Другие продукты – овощи, фрукты, яйца – за втридорога могут себе позволить очень немногие, у кого есть деньги. Но заработать их здесь непросто.

Держать магазины, выполнять другую работу в лагере разрешено исключительно иракцам и сирийцам. Остальные довольствуются мелкими бытовыми подработками: присмотреть за детьми, убрать, что-то пошить или заштопать. Многих выручают родственники, которые отправляют денежные переводы по неофициальным каналам. Но в некоторых странах (в частности, в РФ) за такое судят и сажают по статье о финансировании терроризма.

"Здесь страшно заболеть, – говорит Ева. – Тут можно достать ибупрофен, парацетамол, азитромицин и амоксициллин – и все. Но этим же спектром препаратов лечение не ограничивается. Какой-то легкий случай – кашель, температуру – вылечить можно, но если человек обращается с чем-то серьезным – менингит был у девочки, кровоизлияние у бабушки, – эти люди не выживают".

Особенно тяжело, когда умирает ребенок. От недоедания, истощения, обезвоживания, холода и других состояний, с которыми легко справиться в наше время в нормальных условиях. "Дети не привитые. Корь, краснуха, коклюш, паротит, Боткина — что-то из этого списка есть почти у всех. В отопительный сезон у детей развивается аллергический кашель на продукты сгорания керосиновой печки", – сокрушается Ева.

Лагерь аль-Хол разделен на две части. Есть те, кто остался верен идеям псевдохалифата, и те, кто разочарован до глубины души и горько сожалеет о своей доверчивости. Первые ждут возрождения "Исламского государства", вторые мечтают о возвращении домой. Сторонницы ИГ живут как бы на "своей" территории. Там действуют законы "Исламского государства", а за нарушение правил наказывают сожжением палатки, увечьями, смертью. Они запугивают и терроризируют другую часть лагеря – "вероотступниц", к которым причисляют и украинских гражданок. В том числе Еву.

Охрана лагеря тоже побаивается радикализированных женщин, лишний раз не заходит на их территорию. Там могут напасть даже на вооруженных людей.

Аль-Хол – большая головная боль для курдской администрации. Он критично перенаселен, плохо организован, тяжело управляем. Чтобы немного разгрузить его, местная власть расширяет лагерь Рож и понемногу перевозит туда женщин из аль-Хола. По какому принципу – пока непонятно.

В ночь на 30 сентября две украинские семьи курдские охранники подняли и увели в неизвестном направлении. Посыпались сообщения: "У нас сегодня ночью в два часа забрали двух украинок с детьми. Куда – не знаем", "Надо поднимать тревогу", "Мы боимся за детей". Позже выяснилось, что семьи переместили в Рож, но палатку, теплые вещи, продукты забрать с собой не дали.

Рож значительно меньше аль-Хола, рассчитан примерно на 500 палаток. Бытовые условия, по крайней мере в старой части лагеря, лучше, но надзор значительно жестче: комендантский час, строгий запрет на закрытое лицо, длинную одежду, черный цвет. Если во время ежедневного обыска смотрители находят даже черный носок или белье, их сжигают или режут. А женщина за такое может получить пощечину.

Но главная проблема в лагере – запрет на связь с внешним миром. Если раньше телефоны просто изымали, то теперь владелицу могут ударить, забрать в тюрьму на неопределенный срок, оставив ее детей без присмотра. В последнее время надзирательницы проявляют излишнюю жестокость: когда у беженки-турчанки нашли телефон, ее ударили электрошокером. Поскольку у женщины больное сердце, ей стало плохо. В итоге, еле откачали.

Местная администрация отслеживает материалы о лагерях и крайне ревностно относится к своей репутации. И все же во внешний мир периодически проникает информация о пьянстве, воровстве, вымогательстве и насилии со стороны охранников.

Еще одна беда – нефтяные вышки. Эта проблема особенно актуальна для лагеря Рож: постоянные клубы дыма на горизонте, смог и невозможная вонь по ночам. "Нас не убивают, мы сами умираем потихоньку", – спокойно говорит Ева.

Она совсем не склонна к заламыванию рук, прекрасно понимает, что последние годы лишений и страданий – последствия ее ошибочного выбора: "Я уже давно все для себя осознала. Конечно же, это была ловушка. Нас обманули, нами воспользовались. Но мое сожаление ничего не изменит. Это урок для меня, опыт. Сейчас главное – выйти из этого плена, вытащить отсюда детей. Я хочу, чтобы девочки нормально росли и развивались, были образованные".

Есть два способа выбраться из лагеря. Первый – официальный, на уровне межгосударственных договоренностей, когда представители государства приезжают и забирают своих граждан. Второй – коррупционный, когда родственники или сами женщины платят проводникам, чтобы те вывезли их подпольно. Этот вариант – ненадежный, дорогостоящий и опасный.

Прошлым летом один из таких путей рассекретили. Контрабандисты пытались переправить несколько семей в цистерне водовоза. Охранники вычислили тайник, услышав детский плач. Полуживых от жары людей еле вытащили и привели в чувства.

Государства, чьи граждане оказались в Сирии и Ираке, по-разному решают эту проблему. Одни страны репатриировали женщин и детей – Саудовская Аравия, Марокко, Косово, Узбекистан, Таджикистан, Казахстан, – даже когда для некоторых из них речь шла о сотнях беженцев.

Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев после операции по эвакуации пообещал поддержку женщинам и детям: "Эти невинные люди, оказавшиеся в такой сложной ситуации, были безмерно рады своему спасению. В течение месяца они будут проходить адаптацию и получать необходимую медицинскую помощь".

В некоторых европейских странах репатриации предшествует судебный процесс – пример Бельгии, Германии или Великобритании. В Нидерландах суд принял постановление, в котором говорится: "Дети не могут нести ответственность за поступки родителей, какими бы серьезными те ни были".

Часть государств тянет с решениями из-за пугающих масштабов проблемы. А бывают и парадоксальные подходы, когда судьба женщины зависит от того, из какого региона страны она родом. К примеру, отдельные субъекты РФ отнеслись к репатрианткам по-разному. Когда в Грозный в августе 2017-го прилетел первый подобный спецборт из Ирака, то чеченки отправились домой, а дагестанки – под суд.

Украина не отказывается забирать своих граждан. Но и не забирает. В июне прошлого года в Кабмине была создана специальная рабочая группа из представителей разных ведомств во главе с первым вице-премьер-министром Степаном Кубивым. Координацией действий всех государственных органов занялось МИД.

Были составлены списки желающих вернуться домой, идентифицированы женщины и дети, проведены переговоры с представителями сил, влияющих на ситуацию на сирийской территории, продумана логистика, рассмотрены варианты эвакуации – и все замерло. С августа прошлого года вся эта работа замедлилась, а затем попросту остановилась.

Родственники украинок, оказавшихся в сирийских лагерях, постоянно пишут запросы в разные ведомства и получают бессодержательные ответы. В МИДе говорят, что "возможности консульского реагирования по защите наших соотечественников на территории охваченной войной страны ограничены; компетентными органами Украины совместно с МИД прорабатываются модальности безопасной репатриации украинцев".

13 октября этого года во время онлайн-брифинга глава МИДа Дмитрий Кулеба на вопрос о том, почему эвакуация задерживается, ответил: "Я вас уверяю, работа ведется. Но, учитывая участников нашего процесса и саму проблему, там очень много конфиденциальной информации. Основной груз работы – не на МИД, а на коллегах из спецслужб".

Глава Меджлиса крымских татар Рефат Чубаров, который изначально поднял этот вопрос на государственный уровень, говорит, что списки женщин и детей на эвакуацию длительное время лежат в кабинетах СБУ. Его слова в непубличных разговорах подтверждают и первые лица МИДа. В чем именно заключается проблема для сотрудников спецслужбы – неизвестно. Больше года не могут проверить два десятка женщин, проработать логистику или все же избегают ответственности за процесс реинтеграции украинок?

Чубаров подчеркивает: "Работа по подготовке эвакуации была проведена колоссальная и, с моей точки зрения, ​​в кратчайшие сроки. Но с того момента, когда надо было принимать политическое решение об эвакуации, – что-то не сработало".

Политическое решение – это компетенция Офиса президента. "Я не хочу говорить банальности о том, что жизнь каждого человека бесценна. Когда люди оказываются в условиях, где их жизни угрожает опасность, государство должно вести себя ответственно. Но по отношению к беженцам в Сирии я такой ответственности со стороны Офиса президента не вижу", – подытоживает глава Меджлиса.

Младшей дочери Евы три года. Полтора из них женщину проверяют МИД, СБУ, Служба внешней разведки и Главное разведывательное управление Минобороны. Все это время девочка живет в палатке вместе с мамой и старшей сестрой в нездоровой и опасной среде. Но главная угроза для нее – в том, что Офис Президента так и не проявит "политическую волю".

"Мы до сих пор пожинаем плоды своей ошибки и будем пожинать еще. Очень много разбитых судеб. Но это урок. Сожаления уже ничего в нашей жизни не изменят, главное – второй раз не наступать на те же грабли", – говорит Ева.

"Я могу удалить наш диалог?" – "Да, Ева. Большое спасибо".

"Сообщений пока нет…"